Алексей Иванов - Общага-на-Крови

Он пошел дальше и свернул в первый же попавшийся блок. «Я просто вывожу несложное уравнение, формулу», — вслух бубнил он. Он щелкнул выключателем и заглянул в туалет. Мокрый пол, унитаз в дерьме, куча мятой бумаги в урне… Он постоял и закрыл дверь.

«Значит, не судьба!» — облегченно ухнул кто-то в душе.

Отличник вышел в коридор. «Мама-мамочка, ой, не надо, ой, как мне страшно», — подумал он и пошел в другой блок.

Здесь туалет был свежевымыт.

Отличник запер за собой дверь и сел на унитаз. Чемодан он положил на колени. Чемодан затрясся. «Ну, довольно, хватит, — подумал Отличник. — Есть во мне упорство или нет? Верю я в собственную правоту или сам себе врал?»

Он открыл чемодан и начал рыться в вещах, уложенных чужими руками. Вот, так и есть, в пакетике умывальные принадлежности: мыло в мыльнице, зубная щетка, тюбик с пастой, бритвенный станок. Отличник аккуратно достал из фантика бритвенное лезвие, бросил фантик в урну, пакет убрал в чемодан, а чемодан тщательно запер и поставил в угол. «Ну, к полету готов», — бодрясь, фальшиво подумал он.

«A-a-a! — выл кто-то в душе. — Постой! Постой! Ну хоть пять минут! Ну выйди в последний раз поглядеть на солнце-то!..»

«Ладно, видал я его, — сказал Отличник. — Если выйду сейчас, то уж точно ничего не сделаю».

«А мать, отец? — твердил кто-то. — Им-то за что? Кому ты чего докажешь? Кто тебя поймет? Ведь скажут — психанул, смалодушничал!..»

«А я ничего и не доказываю. Это не аргумент в споре. Это логический конец, вывод, формула. И что там скажут — плевать. Ведь есть и третья правда».

«Но ведь больно себя резать-то! Посмотри на руку — какая она тонкая, живая. А бритва — стальная, холодная… Ведь будет сегодняшний вечер, а ты не увидишь… А что покажут по телику? А недочитанные книги? А новые женщины? Ведь все пройдет, все забудется, жизнь прекрасна!»

«Это верно, — согласился Отличник. — Только если мне не хватит воли сейчас, то и потом ее не будет хватать, и ничего прекрасного из жизни все равно не получится».

«А сегодняшняя ночь в морге? А послезавтра тебе на лицо будут кидать землю!..»

«А Серафима?»

Голос захрипел удушенно.

«А разве Серафима не там же? А разве ей не будут кидать на лицо землю?»

«Ну и пусть тебя найдут в сортире у толчка…» — злобно прошипело, угасая.

— Ну и пусть, — вслух согласился Отличник.

Он взял лезвие покрепче и поднес его к сгибу локтя. «Ой, страшно…» — сознался он себе.

А Серафима? Сегодня ночью она стала твоею, твоими стали ее губы, глаза, руки, тело, твоею стала ее любовь, а ты?..

— У-у-у!.. — беззвучно заревел Отличник и, надавливая изо всех сил, провел по руке бритвой.

Кровь вывалилась наружу, как теплое, щекотливое насекомое, а яркая боль полоснула по глазам.

Так, теперь вторую.

Отличник попробовал переложить лезвие в пальцы левой, разрезанной руки, но оно выскочило и упало со звенящим шелестом.

Подними.

Он наклонился, кровь потекла на колени, и его затошнило. Нет, не могу. Больше не могу. Сил нету. Ладно, и так сойдет. Он сполз вниз, обхватил руками унитаз и начал в него блевать.

«Что за гадость, — подумал он. — Ничего-то сделать толком не могу…» Он дотянулся до цепочки и смыл рвоту, а рот вытер рукавом. Обхватив унитаз, он так и лежал щекой на фаянсе. Больно не было, страшно не было, даже жалко не было.

«Ты прости, Серафима… — бормотал он. — как-то я мало сейчас про тебя думал, и вышло все позорно — блевотина, нужник… Противно… И вообще, все противно… Ради третьей правды надо хоть речь какую-то произнести, сделать выводы… А-а, плевать… Сами пусть делают… Никому мне сейчас уже не объяснить, почему это я так возвышенно рассуждал о миссии человека и вдруг так паршиво, совсем не оптимистически кончаю… Ну и ладно… Как уж получилось… Ого, сколько уже кровищи выхлестало…»

Отличник услышал, как кто-то толкнулся в дверь туалета. «Хоть бы не успели… — вяло подумал он. — А то стыд один будет…»

Свет лампочки начал тускнеть.

«Умираю, — удовлетворился Отличник. — Все штаны от крови мокрые, под задом хлюпает… Нужно было руку в унитаз положить…»

Он попробовал переменить позу, но уже ничего не получилось.

«Надо бы о Серафиме еще подумать», — напомнил себе он, но мысли его разъехались, как ноги у пьяницы.

«А что, — оживился вдруг Отличник. — Как это бог-писатель меня убивает? Ведь я — это он здесь, в общаге… Что, и он в это время тоже умирает, что ли?.. Не-ет, кто ж тогда допишет роман? А если роман дописан не будет, то как же я живу? Значит, я не умру? Неужели успеют, откачают? Вот гады!.. За кого тогда меня мой бог держит — за идиота? А-а, нет! — осенило его. — Значит, есть жизнь и после смерти, вот что! Значит, все не зря, и я еще увижу Серафиму! Это хорошо… Хорошо, что я сейчас о ней вспоминаю… Серафима!.. Надо повторять ее имя, а то уж совсем непристойно помру… Серафима… Серафима… Серафима… Серафи…»