Синъитьиро Накамура - Оживший страх

Для него война, которая шла на континенте, была агрессией японского империализма. Попросту говоря, враг – японские господствующие классы, а народные массы Китая – союзники… Следовательно, воевать теоретически означало быть соучастником империалистической агрессии. (Однако он все же отправился на фронт. Последние его слова, обращенные к нам, были: «Буду наблюдать движение истории, поставив на карту собственную жизнь». На войне он и погиб.)

– Тот товарищ высмеивал мой пацифизм. Он считал, что идея полного непротивления злу в условиях классовой борьбы может играть лишь реакционную роль. Как-то он дал мне левый журнал – кажется, присланный из Америки, – на его обложке была карикатура: босой Ганди рядом с Гитлером и Муссолини в военных формах, и все трое были названы главарями фашизма. Он утверждал, что отрицать насилие – то же самое, что отрицать революцию.

Мой друг не знал, как теперь коммунистическая партия оценивает Ганди. И кроме того, общеизвестно, что оценка сложного явления может в корне измениться за довольно краткий промежуток времени, но та карикатура на журнальной обложке потрясла его. И его пацифизм был не настолько уж теоретически неуязвим, чтобы выдержать многократные нападки старшего друга.

И тут, ограничившись только современным материалом, он разобрался, в чем противоречие между марксизмом и теорией всеобщего мира. Это противоречие, коротко говоря, состояло в следующем: допустим, что началась насильственная революция, – если ты хочешь избрать правильный лагерь, надо взять в руки оружие, а если ты отрицаешь убийство, это просто невозможно. А раз нынешняя война на континенте, по марксистскому толкованию, – империалистическая агрессия, справедливым будет в ней не участвовать, к тому же такое решение совпадает с точкой зрения сторонников всеобщего мира. Поэтому, какой теории ни придерживайся, в любом случае разумным оказывается неучастие в войне. Рассудив так, он немного успокоился.

– Но тогда что же с точки зрения активных действий может считаться участием в войне, а что – неучастием? Это был следующий вопрос. – Он говорил медленно, снова возвращаясь мыслями к своим теориям тех лет, когда ему было двадцать с небольшим.

В то время он, да и не только он, а, наверно, и я не совсем четко уясняли себе, что такое современная тотальная война. Одно то, что он жил в Японии, делало его соучастником империалистической агрессии, если исходить из часто употребляемого марксистами положения – кто не протестует, тот соглашается. Не зная, как организовать антивоенное движение, и не имея мужества публиковать и распространять свои личные убеждения, он все же считал, что воздержание от панегириков войне лишь самое малое из того, что он может сделать. Пока Великая восточноазиатская война еще не началась, вопрос: отбывать ли трудовую повинность на военном заводе – еще не стал для него настоятельной проблемой. Однажды он рассказал мне о том, как жил один юноша в фашистской Италии. Этот юноша поклялся не делать ничего, что могло бы принести пользу фашистскому правительству, и бросил курить, потому что табак облагался налогом в пользу военного ведомства. Хоть мой друг и не мог бы поступить точно так, как этот юноша-итальянец, он решил взять за образец его действия. Сейчас это невольно мне вспомнилось.

Значит, для себя он решил, что, пока жив, он не станет способствовать войне. А пока о войне молчат, его совесть может быть спокойна, эти условия были необходимы для его душевного спокойствия, и ему очень хотелось, чтобы они были ему обеспечены.

Но что делать, если придет повестка? Его главная задача не совершать убийства, так что если он попадет на учения где-нибудь внутри страны, то это еще полбеды, да пусть даже его отправят па фронт, лишь бы не пришлось участвовать в сражении. Если ему повезет, он, возможно, вернется домой, ни разу и не побывав в бою. Так, в расчете на везение можно просуществовать определенное время, а если дойдет до того, что все же надо будет стрелять, тогда просто отказаться от этого. Такие мысли тоже приходили ему в голову.

Но по правде говоря, он с самого начала понимал, что единственно возможная для него форма отказа – это самоубийство. Поэтому самый верный способ поведения – жить до последней возможности, а за миг до крайнего момента покончить с собой; если же все пойдет хорошо, он уцелеет, вернется домой и станет жить дальше. Значит, можно спокойно отправляться в армию. Значит, можно.