Виль Липатов - Повесть без начала, сюжета и конца...

– Садитесь, Нинусь Александровна! – пригласила директриса, на этот раз подчеркивая бывшую простоту их отношений только словом «Нинусь».– Садитесь, до урока еще пятнадцать минут…

Дело происходило в послеобеденное время, когда Нине Александровне предстоял один из трех в неделю вечерних уроков, и, наверное, именно по причине вечерних занятий Нина Александровна была одета наряднее, чем одевалась в утреннюю смену,– на ней была замшевая куртка в талию, короткая юбка, ноги обтягивали прозрачные, без блеска колготы телесного цвета. Наряд был почти праздничным, и Нина Александровна чувствовала себя уверенной, спокойной и неназойливой.

– Вы покрасивели, Нинусь Александровна,– негромко, без обычной лихости сказала Белобородова.– Я рада, очень рада за вас, так как больше всего на свете ненавижу неустроенных баб…

За окнами директорского кабинета прогромыхивал гусеницами идущий по улице трактор, через левую стенку просачивался беспокойный гул чем-то встревоженного класса, стол под Белобородовой поскрипывал, а Нина Александровна по-прежнему спокойно глядела на директрису, ожидая дальнейших слов и поступков. Нина Александровна и раньше ни капельки не робела перед Белобородовой, вела себя всегда подчеркнуто независимо, а на уроках, когда Скрипуля являлась с проверкой, умела не замечать ее присутствия. Сегодня Нина Александровна держалась точно так, как это случалось прежде, а вот Белобородова, раньше втайне потешающаяся над мнимой независимостью преподавательницы математики и поэтому подчеркнуто не замечающая ее гордо вздернутой головы, сейчас повела себя иначе. Белобородова осторожно, как бы боясь сделать лишнее движение, спустилась со стола, подойдя к окну, отодвинула тюлевую штору. Немного помолчав, она задумчиво сказала:

– Черт знает как вы холодны, Нина Александровна! – И вдруг резко повернулась.– Если бы вы знали, как я завидую вам, девчонкам рождения конца тридцатых годов!

Это была та самая неожиданность, из-за которой Нина Александровна любила и уважала директора, так как никогда не было дано знать, что скажет и сделает Белобородова, человек несомненно интересный, смелый и умный. Нина Александровна всегда с трудом скрывала восхищение Скрипулей, чтобы его не приняли за подхалимаж. Поэтому Нина Александровна сидела по-прежнему спокойная, уверенная в себе, красивая и действительно замкнуто-холодноватая.

– А может быть, в этом повинна математика,– задумчиво продолжала Белобородова, неторопливо отходя от окна.– Вот что недавно говорил академик Соболев на международном математическом конгрессе.– Подойдя к столу, Белобородова взяла книгу с закладкой между страницами, открыв, раздельно прочла: – «Математика – это реалистический, достаточно подробный и в то же время общий взгляд на вещи и явления. Этот ре-а-лизм обладает неотразимой притягательной силой в глазах молодежи…» Вот какая история, Нинусь Александровна!

Сама Скрипуля преподавала историю, знала предмет назубок, рассказывала так эмоционально, что ребята сидели неподвижно, но вот поди ж ты!… Нина Александровна невольно переменила позу – расслабила плечи и одну руку положила на открытое колено.

– А, была не была,– сказала она.– Давайте папиросу, Анна Ниловна.

– Вот это другое дело! – открыто обрадовалась Белобородова и ловко выхватила из пачки папиросу.– Плевали мы на самых распрекрасных мужиков!

Несколько минут они курили молча, с задумчивыми лицами, затем Белобородова, заговорщически улыбнувшись, сказала:

– А ловко вы окрутили добра молодца! В нашенское время… Молодец, Нинусь Александровна!

Нина Александровна тоже улыбнулась, немного подумав, ответила:

– Сергей Вадимович очень занятой человек. Ему тоже некогда…

– Конечно, конечно!

Пожалуй, только сейчас Нина Александровна, сделавшаяся «четвертой дамой» Таежного, впервые увидела Скрипулю в таком состоянии, которое мысленно назвала домашним. Белобородова была непривычно женственной, совсем не актерничала, то есть не сидела за столом в позе усталого, но лихого авиационного штурмана, не прищуривалась так, словно смотрела на далекую землю; в лице директора школы появилось много бабьего, деревенского, мужские волевые складки на лбу и переносице разгладились. Она задумчиво глядела на книгу с закладкой, и Нина Александровна подумала: «Специально готовилась к разговору… Что бы это могло значить?» А Белобородова негромко сказала:

– Моей Нельке уже двадцать пятый… Знает английский и немецкий, заканчивает изучение арабского и собирается ехать на практику в Каир… Замуж выходить пока не хочет! – Белобородова поджала губы.– И у нее, простите, Нинусь Александровна, такое же всеотрицающее лицо, как у вас, хотя вам далеко не двадцать пять… Вы слушаете меня, Нина Александровна?