Фернандо Мариас - Волшебный свет

Когда я видел его несколько часов назад, этот человек был жив.

Поравнявшись с ним, я затормозил и заглушил мотор. Помню, что от наступившей тишины мне стало не по себе. Я вышел из кабины и огляделся. Мне не хотелось, чтобы кто-то застал меня в ситуации, которая, без всякого сомнения, была компрометирующей. Дорога была пустынна, и ни один звук не указывал на то, что где-то поблизости едет машина. Я подошел к лежащему человеку и немного приподнял его. Он тихо застонал, но в сознание не пришел. Он был довольно молод, до сорока. Крови вытекло много, но она уже засохла. Раны больше не кровоточили. Их было три. Одна пуля прошла в грудь навылет, на три-четыре сантиметра повыше сердца. Вторая попала в левое плечо, но кость задета не была. Самым тяжелым было ранение в голову; от правого виска шла красная борозда; на лбу, вблизи пулевого отверстия, она была глубиной около сантиметра, а чем ближе к затылку, тем она становилась более поверхностной. Отклонение в траектории спасло ему жизнь, но я ошибался, думая, что в последний момент офицер передумал: либо у него пистолет был с дефектом, либо он был пьян, но, в любом случае, он стрелял с намерением убить. Несколько миллиметров чуть в сторону, и все было бы кончено. Но этот человек чудом остался жив. Я вернулся к фургону и достал флягу с водой, которую всегда возил с собой в кабине. Я смочил свой носовой платок и приложил ко лбу и затылку раненого. Никаких признаков жизни… Я понял, что после всех моих переживаний из-за этого человека, я просто не смогу оставить его на дороге. Я подхватил беднягу под мышки и потащил по асфальту к фургону. Там я сдвинул в угол кузова пустые корзины и пристроил раненого, как мог, прямо на полу; потом поднял брезентовый верх и закрепил его парой крепких узлов. Потом вернулся на то место, где лежало тело, и убедился, что не осталось никаких следов; а также, что на дороге по-прежнему никого нет. Сел в кабину, завел мотор и продолжил свой путь. Мысль у меня работала с лихорадочной быстротой. Я понимал: единственное место, куда я могу привезти раненого, – это мой дом. Если доверить его заботам сельского врача, он окажется в руках тех, кто его расстреливал, меньше чем через час. А через два часа его уже не будет в живых. Я ехал на предельной скорости и добрался до дому так быстро, как позволяло состояние дороги. Я остановился, переложил тело из фургона на землю, а потом взвалил его на плечи и потащил по тропинке; мне то и дело приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, поскольку до моей хижины было километра два. Когда я наконец добрался, то был совсем без сил; но дело было еще далеко не закончено. Я положил раненого на кровать и укрыл одеялом; потом утер пот и выпил добрую кружку воды. Потом снова заторопился на дорогу, дошел до фургона, поднял верх так, чтобы он выглядел, как всегда, проверил, нет ли на дне кузова пятен крови, расставил пустые корзины по местам и снова поехал по дороге, давя на педаль газа что было сил: я и так уже здорово задержался по сравнению с моим обычным расписанием, и мне не хотелось вызывать подозрений. Мне повезло. Когда я добрался до поселка, Клаудио в лавке не было, так что я оставил его жене дневную выручку и распрощался до следующего утра.

Дома я занялся раненым и сделал все, что было в моих силах. Снял с него грязную одежду и осторожно промыл раны; потом перевязал его тем, что нашлось под рукой. Уложил его на кровать и добился того, что он сделал несколько глотков воды. Потом я занялся собой; я был совершенно вымотан и к тому же голоден. Я приготовил себе поесть и сел за стол. А пока ел, все думал, что теперь делать. Хотелось бы верить, что пройдет немного времени, он придет в себя, пусть даже на несколько минут, и скажет мне, кто он такой, и кого мне оповестить о случившемся. Так было бы лучше для всех; наверняка его семья знает какого-нибудь врача, которому можно доверять и который поможет раненому, как надо. Но, с другой стороны, меня беспокоило, что ему станет хуже и он умрет. Тогда у меня будут проблемы. Как и когда я его нашел – это история более или менее вероятная; но объяснить, почему я укрываю в своей хижине приговоренного к смерти – совсем другая песня. Уже не говоря о том, что мне придется как-то исхитриться, чтобы избавиться от трупа. Прикидывая так и этак, я, в конце концов, пришел к выводу, что в данный момент все равно больше ничего сделать нельзя, и самое лучшее – это дождаться завтрашнего дня.

Я устроился в гамаке на заднем дворике. Начала сказываться усталость, напряжение мало-помалу улеглось; этим утром столько всего произошло, но я поступил так, как мне подсказывала совесть, и был доволен.