Кирилл Чистяков - Фаза Урана

Вечером мне уже хорошо. Кутаясь в простыню, я ужинаю овсянкой. Изъявляю желание принять душ. Но Аня говорит, что сегодня большой перерасход и горячей воды нет.

И мы снова смотрим телевизор. Смотрим так, будто живем вместе с мезозойской эры. По каналу «Discovery» транслируют документальный фильм о Второй Мировой на Восточном фронте. Черно-белая кинохроника. Наши солдаты идут и идут по грязи, толкают застрявшие грузовики, тянут лошадей за поводья. В ночном небе вспыхивают зарницы и кто-то куда-то бежит. Обмороженные немцы, завернутые в бабские платки, сдаются советскому патрулю под Сталинградом.

А потом показывают красноармейца после боя. Он один сидит на траве, перематывает портянку. Рядом с ним лежит котелок и плащ-палатка. Звука нет, только голос английского диктора, но я отчетливо вижу, как наш боец насвистывает что-то хорошее и доброе, и вид у него совсем счастливый. А я вдруг вспоминаю, что у меня на войне убили деда, и у Степана убили деда тоже, и у Лени убили. И опять, опять, как возле церкви, я начинаю плакать и ничего поделать с собой не могу, обрыв кабеля:

– Они все мертвы, Аня! Всех, кого показывают по телевизору, все мертвы! И наши мертвы, и несчастные фрицы! Все!!!

Наверное, то что происходит со мной, и называется истерикой. Я так пугаю Аню, что она тоже начинает плакать:

– Не надо, не нужно, пожалуйста…

Она обнимает меня, целует в лоб и целует в шею. Потом мы начинаем целоваться просто так. А потом…

Потом я ей делаю инъекцию…

– Не могу не курить после секса, – Аня тянется к моим сигаретам.

Сигарет в пачке еще много, но спичек нег, и закурить у нее не получается.

– Хрень, – говорит она.

– Хрень, – охотно соглашаюсь я.

На потолке теперь вместо расплывчатых амеб, правильные фигуры из света. Они скользят по потолку. Я вспоминаю, как боялся их в детстве, опасался спать в темноте. Я тогда думал, что полосы света на потолке – это огненные гусеницы. Они свалятся на меня во сне, и я сгорю вместе с ними.

– Растрепин, я тебе должна много рассказать, – слышу я голос Ани где-то за ухом. – У меня в Киеве была внематочная беременность…

– Меня это не интересует.

– У меня было много мужчин…

– Меня это не интересует.

Я понимаю, что фраза: «Меня это не интересует» звучит пошло. Будто выдернули ее из контекста романтической мелодрамы или подросткового сериала. Но меня и вправду ни с кем и никогда не интересовали подобные вещи. Теперь моя очередь спать с Анечкой – «ура» кавалеров. Вот и все.

– О чем ты думаешь, Растрепин?

На самом деле я продолжаю думать об огненных гусеницах.

– Ищ мещте зетцинг убер майне зоммерфереен эрце-лен, – наконец говорю я.

– Это ты по-немецки?

– Да, по-немецки.

– Это из Гете?

– Да, это из Гете, – киваю я.

Это совсем из Гете. Не пылит дорога, не дрожат листы. Подожди немного…

Я начинаю рассказ. Не торопясь, потому что впереди целая вечность, целая геологическая эпоха, я рассказываю обо всех Ф. поочередно, о сумасшедшем археологе Хмаре, об Анхра-Майнью, о Вилене Архимедовиче и Варваре Архиповне и даже о Василисе (почти все). Аня слушает, водит пальцами по моему позвоночнику. Когда я замолкаю, она говорит с воодушевлением:

– Растрепин! Это ведь сенсация. У меня есть в Киеве знакомые журналисты. Нас покажут по телевизору.

– Никакая это не сенсация. На самом деле – это никому неинтересно. Будет только хуже.

– Ну почему, Растрепин?

– Предположим даже, они приедут. Начнется шум. По моей комнате будут бродить младшие научные сотрудники в халатах, сектанты с амулетами, операторы с видеокамерами, спиритуалисты со стеклянными шарами, военные с удостоверениями. Меня и моих соседок выселят…

– Ты будешь жить у меня. Разве не так? А соседки – дались они тебе…

– Ты, Аня, не понимаешь. Дом – это все, что осталось у них. В нем законсервирована их молодость.

– Это ты не понимаешь, – обижается Аня, – ты не понимаешь, что такое телевидение.

Она заблуждается. Я хорошо конспектировал лекцию нашей учительницы химии, Марии Кюри. Я смотрю на экран телевизора. Там транслируют музыкальный канал с выключенным звуком Бритни Спирз безмолвно открывает рот и танцует на какой-то безлюдной планете. Надеюсь, это не Уран.

Я не хочу, чтобы меня показывали по телевизору. Хватит и того, что я сам – телевизор. Или мой брат-близнец. И я делаю все, что могу, отвлекая от телевидения Аню…

Я смотрю на нее спящую: на ее лицо, шею, грудь. По-настоящему интересны только первая и последняя инъекции. В их промежутке может случиться всякое: скука и радость, ложь и откровение. Я все это вижу, кадр за кадром, как в диафильме, у которого длина до небес. Наверное, я полюблю эту женщину, полюблю ее детенышей и детенышей морских котиков тоже. Полюблю степных дроф. Перестану пользоваться дезодорантом и куплю новый холодильник, который не содержит фреон. Мне перестанут видеться сны, ангел и черт за плечами прекратят спорить между собой и помирятся. Они будут играть в домино и шашки, ходить друг к другу в гости, выпивать по праздникам, болтать о погоде, политике, футболе. Получается, я и сам превращусь в персонаж диафильма…