Эльфрида Елинек - Дети мёртвых

Дорогой старый школьный друг Фишбёк, время твоё отмерено, моё тоже, но короче. Ты, наверное, ещё помнишь тот благородный воздух, которым мы имели возможность вместе дышать в Амерлингской гимназии, и те два года, в течение которых я сидел рядом с тобой и весело у тебя списывал. Сегодня я обращаюсь к тебе с просьбой: я пока что адвокат. То, что я не вновь приехавший поляк, тебе подскажет наше общее школьное время. Моя жена — рим. — кат. воляпюк. Полный! Сын носит крест с крюками: свастику. Я стремился всегда сохранять приличия — до такой степени, что теперь стою тут, как побитый пёс. Поэтому вдвойне обидно, когда тебя бросают в один горшок с польскими акулами. Надежда на будущее: только бы избежать отказа в лицензии на практику. Если моя просьба окажется некстати, то просьба принять во внимание обстановку и быть снисходительным, поскольку мне на голову упали кирпичи (разумеется, лишь в переносном смысле), так что думать спокойно я разучился.

Любовь, спотыкаясь, тащится к другим, но они ничего не хотят о ней знать. Мёртвые уже видели свет, то был огонь, который их исторг, чтобы они могли удобрить собой поля, леса и доли лёгких. И теперь они снова добровольно идут в пещеру, где мы, изначальные люди, мы, исконный народ, немцы, изжарили их, перед тем как смиренной скотиной, всегда вовремя подоенной, пойти к урнам и бросить туда наши голоса, чтобы их уценили. Они поднимаются к нам наверх, умершие, но хотят на сей раз быть осторожнее и всегда носят обувь на устойчивой, нескользкой подошве. Спорт так повлиял на нас, что наши познания согласуются с четвёртым в мире по значению второстепенным делом, нашей внешностью, знакомой нам по зеркалу. Наши высказывания относительно наших любимых спортклубов тоже согласны. К тому же и всё наше существо претерпело преображение: мы хотим выиграть матч на европейском уровне. Мне интересно, что нам покажут мёртвые. Немного терпения, пожалуйста! Мы никому не дадим плясать у нас на голове: это будет будничная очевидность, и солнце, я надеюсь, покажется. Ибо ничто и никто не стоит за мёртвыми, чтобы их осветить. Гудрун и Эдгар целиком захвачены этой бурей, и теперь их память делят остальные мёртвые. Никто не забудет и солдата, который стоит на границе в качестве пятого в мире по значению второстепенного дела. Как в муравьином государстве, умершие устремляются сообща в наших двух церковных старост мёртвых, чтобы снова стать видимыми. Смутный гул, завихрения воздуха, светлые стаи рыб прыгают, как в воскресном послеполуденном сериале, вокруг симпатичного американца в лодке, тяжелые немецкие актёры, наши отважные доверенные лица, рвут двери вилл, стоящих в пригороде Мюнхена, и вершат посреди наших гостиных своё убожество, что-то решительно рвёт с Гудрун глазные яблоки, её зубы и волосы?. Тени обретают всё более весёлое очарование, — и у кого только было украдено всё это добро? и откуда эти детские плавки, которые пытается напялить на себя один молодой, вырванный немецкой овчаркой из его человеческого облика и затем выпущенный из зубов? Но он сам состоит из одних клочков и обрывков, из-за собачьей пасти. Не стоит его подставлять. Он затеял нечто невозможное, как мы, когда пытаемся подражать цвету волос Дагмар. Этот размер купальных трусов не может вместить в себя его половой член, да, каждый человек, в конце концов, что-то непостижимое, при помощи трусов его никак нельзя охватить в целом. Кто бы задумался о нём тогда, когда он, средний европеец, прыгал с края бассейна в другую стихию? Эластичные волокна бывшего ученика плавания, который жутко угнездился в своей семье: его семья сейчас как раз оформляет себе новый вид, она простирает руки, чтобы получить предназначенную для неё стопку одежды. Перед горизонтом круга выступает милая маленькая звезда-тинейджер и ест шоколад — кто бы мог подумать, что это пловчиха международного класса! Чем светлее сияние из ящика, тем мутнее и неразличимее идеи могучих телевизионщиков. Франци, пловчиха, немножко заблудилась в своём развитии. И её волосы сейчас тоже падают на нас и наших детей и душат любое движение, которое такой фильм, собственно, должен был бы пробудить в нас. Мы растроганно говорили о молодом мёртвом, затравленном собакой: этот возвращенец рвёт на себя плавки утонувшего в бассейне Амалиенбад ребёнка и сталкивается с трудностями из-за глубины своих половых корней, которые у него когда-то засохли в огне. Но теперь, вместе с плавками, туда снова рискнул влиться сок, где-то с полстакана, его, мёртвого мужчины, члены тянутся из ящика, где хранились наши семенные сорта так, чтобы не прорасти, они растут на волю, и мрачная вода сливается в мрачные растения, которые хвастаются своей порослью, держа головы под тёплой струёй трубки кинескопа, и начинают по-настоящему блестеть под тёплыми наркотическими каплями. Купальные трусики лопнули, как воздушный шарик, который слишком сильно надули. Весёлые клочки пластика брызнули в разные стороны, будто подхваченные выдохом великана. Нас будет слышно! Нас слушают в отношении того, что мы хотим видеть! Каждый день можем снова решать, куда пойти сегодня, чтобы наши мнимые идеи рассказать на людях. Чтобы они выглядели повнушительнее. Рот Гудрун Бихлер раскрывается для крика, поскольку её оторвали от Эдгара и оттеснили к телу, внушающему респект, которое снова оказалось востребовано жизнью. Её подобрали. Истлевшее тело замахнулось на нечто почти невозможное, и, гляди-ка, всё сработало, так что оно было освобождено из вёрткого смерча смерти и теперь крепило на себе силу, как дополнительное сопло на самолёте, которому придётся проявить где-то особенную быстроту, и нам в нём тоже. В темпе, в темпе!