Элена Ферранте - История о пропавшем ребенке [litres]

– Это ведь я тебе так сказал? – с трудом выдавил Нино.

– Наверное, не помню уже.

Его лицо исказила печальная гримаса.

– На самом деле места для статьи было предостаточно.

– Почему же тогда ее не напечатали?

– Из зависти.

Я хмыкнула:

– Ты хочешь сказать, что редакторы позавидовали мне?

– Нет, это я тебе позавидовал. Я прочитал твой текст и выбросил статью в мусорное ведро. Не мог смириться, что ты так здорово пишешь.

Какое-то время я молчала. Как я трудилась над той заметкой, как потом страдала! Мне не верилось, что он, отличник, любимчик профессора Галиани, мог позавидовать строчкам, написанным какой-то школьницей. Я понимала, что Нино ждет моей реакции, но этот подлый поступок никак не совмещался в моем сознании с сияющим нимбом, которым я с детства привыкла окружать его образ. Секунды шли, и мной владело замешательство. Я гнала от себя слышанные от Аделе слова о том, что по Милану о Нино ходит дурная слава; я пыталась не думать о предостережениях Лилы и Антонио, утверждавших, что ему нельзя доверять. Но потом я словно очнулась и обняла Нино. Ведь он не обязан был рассказывать мне о своем тогдашнем малодушии, но все же рассказал, и его искренность тронула меня. Он не побоялся выставить себя передо мной в дурном свете. Значит, поняла я, отныне я всегда и во всем могу на него положиться.

Той ночью мы занимались любовью с еще большей страстью, чем обычно. Проснувшись, я сказала себе, что Нино, признав свою вину, доказал, что я всегда была для него особенной: и когда он встречался с Надей, и когда стал любовником Лилы. Это было чудесно – чувствовать, что тебя не только любят, но и уважают. Он доверил мне свой текст, и я помогла ему отшлифовать его до полного блеска. В те дни в Арджентарио мне казалось, что моя способность воспринимать окружающее, вникать в увиденное и услышанное и излагать свои мысли достигла пика. Это, как я с гордостью отмечала, подтверждалось бесспорным успехом книги, которую я написала, чтобы понравиться Нино и которую теперь читали за пределами Италии. Наконец у меня было все. За бортом остались только Деде и Эльза.

Я не сказала свекрови, что уехала с Нино, зато сообщила о статье для французской газеты, над которой якобы работаю. Скрепя сердце я все же поблагодарила ее за то, что она взяла на себя заботу о внучках.

Я не доверяла Аделе, но проблему она обозначила правильно. Как совместить заботу о детях с новым образом жизни? Я рассчитывала вскоре поселиться с Нино, не важно, где именно, и надеялась, что мы будем помогать друг другу. Но что делать до переезда? Как совместить наши свидания, Деде с Эльзой, писательство, публичные выступления и скандалы с Пьетро, который хоть и образумился немного, но продолжал на меня давить. И это не говоря уже о финансовых трудностях. Своих денег у меня осталось совсем мало, а когда я смогу заработать на новой книге, было неизвестно. Я понимала, что в ближайшем будущем не смогу самостоятельно оплачивать жилье, телефон и обеспечивать себя и дочерей. И где нам все-таки жить? Я собиралась забрать дочек, но куда мне их везти? Во Флоренцию, в дом, где они родились, чтобы они обнаружили там милого папу, спокойную маму и решили, что все каким-то волшебным образом вернулось на свои места? Обманывать их, прекрасно зная, что стоит только Нино замаячить на горизонте, и я опять сорвусь к нему? Или сказать Пьетро, чтобы он уходил, хотя инициатором развода была я? Кто из нас должен съехать из квартиры?

В общем, в Геную я приехала с тысячей вопросов и без единого ответа.

Родители мужа встретили меня холодно, но любезно. Эльза мне обрадовалась, хоть и стеснялась немного, а Деде на меня дулась. Я плохо помню квартиру в Генуе, в памяти остался только пронизывавший ее насквозь свет. На самом деле ее многочисленные комнаты были набиты книгами, старинной мебелью, хрустальными люстрами и дорогими коврами, а на окнах висели тяжелые шторы. Светлой была только гостиная, за огромным окном которой расстилалось море и сияло солнце. Я сразу заметила, что дочери чувствуют себя в этой квартире свободнее, чем в собственном доме: они брали что хотели, им никто ничего не запрещал, а с домработницей они разговаривали хоть и вежливо, но приказным тоном – научились у бабушки Аделе. Первые несколько часов они показывали мне свою комнату, хвастались игрушками (таких дорогих от нас с Пьетро они никогда не получали), рассказывали, сколько всего интересного они видели и делали. Деде очень привязалась к дедушке, а Эльза, хоть и без конца обнимала и целовала меня, за каждым пустяком бегала к бабушке, а когда устала бегать, забралась к ней на колени и смотрела на меня, сунув в рот палец. Неужели дочки так быстро научились обходиться без матери? Или на них так подействовали события последних месяцев, что они стали меня бояться? Не знаю. Как бы то ни было, я не отважилась сказать: «Собирайте свои вещи, мы уезжаем». Я решила остаться на несколько дней и заняться дочками. Дед с бабкой не вмешивались в наши дела, более того, когда кто-то из девочек – чаще Деде – задавал им вопрос, чьи правила «главнее», их или мои, они уступали, лишь бы избежать конфликта.