Аркадий Бабченко: Маленькая победоносная война

День начался.

Когда ты, торчащий на балконе третьего, замечаешь зеленоватое свечение в окне дома напротив, расположенном в сорока-пятидесяти метрах, и понимаешь, что это снайпер разглядывает твою голову в упор, в организме появляются странные ощущения.

Во-первых, ты понимаешь, что ты мудак. Даже не мудак, а — МУДАК. И еще, как ни странно, успеваешь понять, что слово «МУДАК» будет последним электроимпульсом в твоем мозгу, когда его разобьет пуля.

Сейчас все это ложится в долгие слова и долго читается, и время, которое вы затратили на прочтение первого абзаца, соизмеряется с тем временем, которое ушло на то, чтобы этот первый абзац взорвался тогда в моей голове. Все это мгновенно. Тысячные доли секунды. Даже состязания бобслеистов за тринадцать сотых — танец криогенно замороженных улиток.

Невропатологам это было бы очень интересно — скорость восприятия мира на мушке. Я, пожалуй, даже соглашусь с тем, что суслик чувствует импульс охотника и успевает спрятаться в норку прежде, чем охотник решит — убивать ему суслика или нет. Юрк — и только удивленные глаза над стволом: чем же я себя выдал?

Мыслью. Импульсом. Я за эти две тысячных увидел и просек того чеха до самых кишок. Узнал его мысли, семью, предыдущую жизнь и представления о собственной смерти, его характер и раздражения.

Узнал, что ему было лет двадцать семь — тридцать, что у него короткая, аккуратно постриженная борода, чистая повязка на голове, умные глаза. Он был поджар и одет в спортивный костюм. И это был не наемник — он приехал в Чечню из России специально, чтобы воевать за независимость своей родины. Идейный мужик, короче.

Через две тысячных — это мгновенно, сразу, но про мудака я все же успел понять и чеха успел увидеть тоже, хотя это даже не отразилось в моих зрачках — импульс от мозга до глаз еще не дошел, он еще по дороге, и если в этот момент кто-то наблюдал бы меня со стороны, глядя мне прямо в глаза, он так и не узнал бы, что я понял все!

Так вот, самое удивительное, что этих двух тысячных хватает еще на одну мысль: «Не выстрелил». И в башке тут же начинается вторая стадия: что-то лопается — мозги, наверное — и кипяток мгновенно обдает тебя жаром, течет из ушей по плечам и спине в сапоги. Звон в голове и кровь в глазах, давление такое, что перепонки надуваются пузырями и торчат из ушей. Все красное. Это как раз тот внезапный страх, когда ты не цепенеешь от ледяного ужаса, как под минометным обстрелом, а наоборот — кровь вскипает от адреналина и бешенство застилает глаза: заорать, саперную лопатку наперевес и вперед — рубить головы! Ты готов и можешь свернуть горы, опрокинуть дом плечом, порвать двести чертей и разломать напополам планету!

Все это я прочувствовал, понял и узнал за то короткое время, пока глаза мои даже не закончили еще движение вправо вниз, куда я собирался посмотреть.

Что бы вы сделали в такой ситуации?

Что сделал я? Я нагнулся еще ниже, чем собирался, — почти перегнулся через балкон, — и посмотрел туда, куда хотел посмотреть — вправо вниз. И не просто посмотрел, а вглядываясь и вслушиваясь. Пожалуй, даже слишком демонстративно и нагло — сейчас я это понимаю. Но тогда я не слетел мешком с этого балкона, как висел — пробитой башкой вниз.

Не заметив ничего подозрительного (точнее, сделав вид, что «не заметив ничего подозрительного»), я втянулся обратно на балкон, тихо-тихо потопал ногами для сугреву, пару раз крутнул торсом, а потом вдруг достал сигарету и закурил.

Это было неожиданно даже для меня самого. Но сработало. Он не выстрелил. Он не просек, что я просек его. А у меня появился плюс в том, что он считает меня за полного придурка.

Закурил я, конечно, не на виду у всей Чечни, не переигрывая, а так, как курит часовой, когда запалиться никак нельзя, но терпеть уже сил нету, да и возможность вроде позволяет — в рукав, накрывшись полой бушлата.

Сигарета дала мне возможность присесть за стенку балкона — вроде как спрятался подымить. Уйти я все равно не мог — он должен был видеть свечение затяжек. Но подумать пару минут — вполне.

Итак, что мы имеем? Балкон, меня на балконе, снайпера в доме напротив, мое знание о нем и его незнание о моем знании, и если я сейчас встану из-за стеночки и продолжу наблюдать, как ни в чем не бывало, он не будет стрелять еще как минимум пятьдесят пять минут.

Почему пятьдесят пять? Расклад простой. Чехи всегда приходят после темноты, часов в одиннадцать-двенадцать. Это мы уже знаем точно, это их тактика — после сумерек группы занимают первые дома от наших позиций, всю ночь наблюдают, а с рассветом дают один-два залпа из гранатометов и уходят. Сейчас — три ночи. Значит, сидят они там уже часа три-четыре. Соответственно, знают всю нашу смену фишки — двенадцать, два, четыре и шесть. Я зашел на фишку в два, значит, смена у меня в четыре. Следовательно, уйти с балкона я могу только в три пятьдесят пять, чтобы разбудить Шишигина и затем снова вернуться на балкон на десять минут до его прихода. Если я даже с тем же каменным лицом, которое мне удалось сохранить при хлещущих из башки кипящих мозгах, повернусь и уйду, ковыряя в носу и покуривая, то не дойду и до середины комнаты. Он меня снимет.