Саймон Ван Бой - Иллюзия разобщенности

— Можешь взять с собой кошку, если хочешь.

— Хорошо. А где это?

— Увидишь.

— Завтра можем пойти?

— Может, сегодня?

— Я же тебе сказала.

Мать Хейли уже почти подошла.

— Тогда возьми вот это, — говорит Себастьян, роясь в кармане.

Он протягивает Хейли маленькую, потрескавшуюся черно-белую фотографию женщины. Хейли забирает ее. «Наконец-то мы с Себастьяном поженились».

Вдвоем они вглядываются в фотографию сквозь белые нити трещин. Молодая женщина на снимке не замечает этого. На заднем плане виден прилавок с хот-догами и колесо обозрения.

Женщина откидывает голову назад.

Ее улыбка превращается в смех.

Себастьян нашел фотографию под сиденьем в стеклянном носу скелета.

— Это твоя бабушка?

— Нет, — отвечает Себастьян. — Это ты, когда вырастешь.

Хейли смотрит на фотографию. Прикасается к женщине кончиками пальцев.

— Мне нравится моя прическа, — говорит она.

— Да, мне тоже, совсем как у моей бабушки.

Себастьян переворачивает фотографию.

— Тут даже написано твое имя — ну, почти.

Они смотрят на цепочку букв, пока не подходит мать Хейли.

— До свиданья, Харриет, — шепчет Себастьян. — Увидимся завтра.

Колесо обозрения вращалось медленнее, чем обычно, чтобы девушки могли поцеловаться со своими солдатиками на прощанье.

— Не шевелись, Харриет, а то не получится.

Отец Джона дал им фотоаппарат.

— Ветер слишком сильный! — крикнула она.

Джон опустил аппарат и подошел к ней.

— Я очень хочу твою фотографию на променаде, — сказал он.

Она прижалась губами к его губам и потянула его за волосы.

— Не уезжай, — сказала она.

— Не уезжать?

— Я не хочу, чтобы ты уезжал.

— Если я не уеду, то не смогу вернуться.

— Не уезжай, — повторила она.

Они сидели на низком ограждении и смотрели на пляж. Люди лежали на полотенцах. Было жарко. В воде виднелись купальщики. Дети тихонько ели под полотняными зонтиками.

Что-то происходило, и никто не знал, чем все закончится. Дети, игравшие у Джона на улице, хотели знать, когда вернутся домой их отцы, почему поздно вечером соседи стучали в их двери, почему люди плакали на кухне, слушая радио.

Когда стемнело, они взялись за руки и вместе пошли к метро.

— Еще можно снимать? — спросила Харриет.

Она одернула блузку и поправила волосы. Мысль о том, что он может не вернуться, сблизила их.

Джон выровнял руки и взглянул в окошко видоискателя на стоявшую перед ним женщину. Он никогда никого так не любил. Но признаться ей в этом он никогда бы не смог.

Эта правда стояла на якоре в его сердце, чтобы боль Харриет не стала слишком сильной, чтобы она могла найти другого, снова выйти замуж, родить детей, смотреть, как они растут, готовить им обед, провожать, навещать в колледже, состариться, строить планы на пенсию, раздарить драгоценности внукам, ни о чем не жалеть — даже забыть, даже забыть парня, за которым в первый раз была замужем, который сфотографировал ее на Кони-Айленде и которого потом разорвало зенитным огнем на куски в его В-24 над побережьем Франции, и спастись было нельзя.

Книга их любви станет главой в ее жизни.

Авторским отступлением, которое закончится дождем металла над мокрыми полями.

А потом, за мгновение до того, как щелкнул затвор, порыв ветра сорвал с Джона шляпу. Харриет взвизгнула и расхохоталась, не могла остановиться. За ее спиной тоже визжали катавшиеся на колесе и американских горках. Их было слышно отовсюду с променада, навеки затерявшихся в том последнем чудесном вечере.

Когда мне было одиннадцать, мы узнали, что со мной это навсегда. Врачи в больнице на Парк-Авеню показывали моим родителям тонкие пластиковые прямоугольники, которые это подтверждали. Мы все очень расстроились. И, несмотря на то что тело мое не изменилось, я ощущала его иначе, словно часть меня умерла; часть меня, задушенная приговором дурных новостей.

После больницы мы пошли в «Сант-Амброс» на Мэдисон-авеню. Официант принес gelato. Но я не могла есть. Нужно было время, чтобы надежда растаяла.

В конце концов отец сказал, что раньше мы жили счастливо и что ничего вообще-то не изменилось. Я понимала, что он в это не верит, и мне хотелось кричать.

На мне был бархатный блейзер. Один врач сказал, что я выгляжу элегантно. Я ему рассказала, что меня назвали в честь Амелии Эрхарт. Когда он не ответил, я поняла, что новости дурные.