Ицхак Мерас - На чем держится мир

— Тпру! Чтоб вас черти… Она протянула руки:

— Поди сюда, Римутис, поди ко мне. На телегу вскочили двое в форме. Наконец-то крестьянин крикнул:

— Но-о-о!

Он отпустил поводья, выпрямился, покрутил вожжами над головой, и пароконная упряжка затарахтела по мостовой. Она махала рукой. И Римукас, и те — с телеги.

— Он очень любит… — крикнула, привстав, Бируте, но не докончила, не досказала, уткнулась в узел и дала волю слезам. Римукас тоже заплакал. Ее мальчик все время тихо стоял рядом.

— Они далеко поехали? — спросил он. Она ничего не ответила.

— В Сибирь? — снова спросил мальчик.

— Молчи! Бери Римукаса, и ступайте играть. Мальчик взял Римукаса за руку и сказал:

— Идем, я тебе дам свою большую лошадку.

Напротив — дом нотариуса. Двери, окна нараспашку. Двор не убран, все разбросано. Как после погрома.

Почему она взяла Римукаса?

Может, своих мало?

Прошлым летом звенящий грохот заглушил пчелиное гудение в липах. В город вошли танки с красными звездами по бокам. С танков широко улыбались молодые парни, и девушки бросали им цветы.

Одни говорили:

— Советская власть! Другие:

— Русские пришли…

Она не знала, что такое Советская власть и что значит — русские.

Правда, скинули волостного старшину.

На улицах пели: «Если завтра война…», «Катюша»…

Были выборы. Она тоже голосовала.

Объявились комсомольцы, а ребята повязали красные галстуки.

Хозяева спросили ее:

— Ты останешься у нас? Мальчик так привязан… Правда, понасы-соседи стали здороваться с ней на улице. Владелец «Мануфактуры» сказал:

— Видите? Я же вам еще тогда говорил, в старые кровавые времена: такую красавицу кто угодно возьмет в служанки. И взяли. Помните?

Она помнила.

Вскоре пришла мать. Первый раз за столько лет.

Они сидели на крылечке, молчали. Слишком долгой была разлука. Обеим взгрустнулось. Так и должно было быть.

Но потом мать не выдержала:

— Землю дали… — Ее лицо посветлело. — Может, домой вернешься, дочка? Я сама бы, может, и не пришла. Отец послал. И Юозукаса взяли бы…

Отец?

Хорошо, что дали землю.

Нет, она не хочет домой. Вот лето кончится, снимет себе комнатку в городе, привезет Юозукаса. Мальчик-то с прошлого года в школу ходит. Пора и Юозукасу. Нет, мальчика она не бросит. Разве не своим молоком выкормила? Разве не на своих руках выносила? Разве он ей не так же дорог, как Юозукас? И сама ведь не знала. А недавно пошла с ним на речку. Мальчик только плюх в воду, нырь — и нет его. Минуту нет, другую… Она туда-сюда по берегу. Нет мальчика. Только потом уже разглядела в кустах лукавую глазастую рожицу. Подбежал, бросился к ней на шею, сам весь мокрый, руки синие. Прижала к себе мальчика…

— Напугал? Ну скажи, напугал?

Хотела шлепнуть его разок по мягкому месту, да рука не поднялась. Заплакала. Плакала, скрывая слезы, и все сильнее прижимала к себе мальчика…

Она снова посмотрела на детей. Они играли с большой лошадкой ее мальчика. Римукас был курносый, синеглазый, беловолосый — весь в мать.

Или ей детей мало? Зачем взяла Римукаса?

Мальчик, играя с малышом, то и дело поглядывал на нее. Она не ответила на его вопрос, и он снова повторил:

— В Сибирь?

Да, известно, в Сибирь. Но она молчала. Не хотела, чтобы Римукас слышал. Страшное слово — Сибирь, его и вымолвить боязно. Сибирь — ведь это край света, там и люди не живут, только стужа круглый год, леса непролазные да громадные белые медведи.

Римукас не выжил бы там, ну конечно, не выжил. Разве могла она отпустить такого кроху?

Стояла вчера на улице перед добротным каменным домом с красной крышей и стеклянной верандой. (Когда-то стучалась сюда, как же!) Смотрела, как увозят Лепайтисов. Такая же пароконная телега у ворот и крестьянин, спешивший домой.

— Побыстрей бы уж, что ли… Потом снова:

— Тпру! Чтоб вас черти…

Никто не помогал. Сами выносили пожитки и грузили на телегу. Под конец взгромоздили кушетку, тяжелую, с круглыми подлокотниками. Может быть, ту самую?

«И ради этого подняла меня с кушетки?»

«Папа! Сначала корову?»

«Сам увидишь, не так-то просто найти служанку!»

«Ма-ма-ма! Можно будет звать ее девка-жидовка?»

Как люди без исправника жить будут?

Стояла она вчера перед домом со стеклянной верандой и не двинулась с места, пока те не погрузились, не взобрались на вещи и крестьянин, облегченно вздохнув, не крикнул:

— Но-о-о!

— Нечего медлить. До станции пятнадцать верст. Она стояла, не двигаясь, как каменная, пока телега не скрылась за поворотом.