Ицхак Мерас - На чем держится мир

Тук-тук-тук.

Винцас на дворе косу отбивает. Только что с работы, сейчас пойдет в овраг травы накосить. А сама она — в огороде. Полоть надо. На минутку только привстала, услышав, что кто-то идет. Привстала, увидела девушку с распущенными волосами и сразу поняла, кто это и к кому. Снова присела на корточки, скрылась между гряд и дальше полет. Не ее гость. К кому пришла, пусть тот и принимает.

Тук-тук-тук.

Чего он там стучит, почему не отложит косу. Не видит, что ли?

Тук. Тук.

— Винцас… — слышит она.

Тук. И снова — тук.

Что же он косу не отложит? Не видит, не слышит?

— Винцас…

— Чего тебе?

— Разве не видишь, какая я…

— Не вижу.

— Посмотри… Посмотри… живот какой…

Тук-тук-тук…

А потом:

— Ну и что?

— Винцас, твой ребенок ведь…

— Откуда мне знать?

— Твой… ты знаешь…

— Не знаю. Ты… не девушка была.

Сидит она в борозде, нагнув голову, а у самой волосы дыбом. Еще коса эта. Хоть бы косу отложил. Тук. Тук. Тук. Не видит, не слышит. Чертополох застрял в ладони, колется, но она никак не может выбросить. Страшно ей, а кого боится — и сама не знает. Винцаса, «кума», эту, что пришла, или себя, сама себя.

Тук. Тук.

— Женись на мне… Отец убьет, не пожалеет.

— Не убьет. — Винцас…

Бренчит отброшенная в сторону коса, гремит, падая на косу, молоток.

— Зря пришла.

Та, видать, молчит. То ли к нему, то ли к столбу прислонившись. Потом снова:

— Убьет. Пожалей меня…

А Винцасов бас, злой, надсадный:

— Ладно, скажи… Скажи… любишь меня? Скажи!

Она подымает голову от земли.

Та, что пришла, и впрямь прижалась щекой к столбу, молчит.

— А может, Стяпонкаса? Гимназиста того, а?

Это Винцас орет, а та отрывается от столба и пятится к дороге.

— Скажи! Любишь меня?

Та все пятится, пятится. Как бы не грохнулась. Пятится, обхватив живот, и что-то шепчет. Не слыхать, но, должно, все то же:

— Женись на мне, Винцас… Женись… И убегает по дорожке на большак.

Тук.

Снова, падая, бренчит коса, гремит брошенный на косу молоток.

— Мама! — зовет Винцас. — Мама! Вот когда мать понадобилась. Поднялась от грядок, подошла.

— Что скажешь? — спросила, глядя в глаза.

— Мама… Я… видишь…

— Ладно. Молчи, — сказала она. — Сама все слышала.

— Мама… Что мне делать?

Мужчина ведь. Говорит басом, с ружьем ходил, кровь проливал. А теперь — мама. Может, мама и виновата, а?

— А ты — сам, — ответила. — Как ум и… совесть тебе велят.

Помолчали.

— Не любит она… Разве сама не видишь?

Она ничего не ответила.

Весь вечер больше не разговаривали.

Ночью, лежа с открытыми глазами, смотрела в потолок, освещенный полным месяцем. Много порыжелых досок. Одна, две, три, четыре… Хотела думать о меньших. Только о меньших. Виктукасу штаны залатать надо. И когда он только успевает. Шей не шей, весь зад как решето. Тане ленты выстирать. Эта одна теперь, как котенок. Девять, десять, одиннадцать. Паутина блестит. То ли новая, то ли так и забыла смахнуть тоща. Новая небось.

За стеной скрипел кроватью Винцас. Затихнет, и снова.

Потом сам пришел.

Приоткрыл дверь, остановился.

— Спишь?

— Нет.

Сел на край постели.

— Не сердись, мама.

— Чего мне сердиться? — Не женюсь я на ней.

— Твое дело.

— Не женюсь. Меня в кусты тащила, а сама другого любила… Она молчала. Потом сказала:

— Ладно, ладно… Ступай. Спать хочется.

И снова одна.

Смотрела на рыжий потолок, на блестящую паутину. И видела себя, как сама, еще молодая, стоит на коленях перед Антанасом, обнимает его ноги.

«Женись на мне, Антанас… Женись…»

Смотрела в потолок. Одна, две, три… До двадцати.

Кололо в левом боку, в плече, и левая рука замлела, как неживая.

— Нет, — ответила она, — это не я смотрела в глаза при фонаре.

Опять?

Вот и опять…

Стоит она простоволосая. Стоит и платочком машет.

Пришла девушка, такая молодая, красивая. Виктукаса до границы проводит. А там уже мать дожидается. Родная.

Конечно, разве родная мать выдержит?

Говорят, письма писала — сотни писем, тысячи писем, — и письма эти мокрыми от слез были. Помогите, люди, помогите ей сына разыскать. И до их города те бумаги дошли, и вызвали ее, спросили:

— Виктор — сын тебе? Или нет?

— Сын…

— Сын-то сын… Но может, и сын, да не твой?

— Вроде так.

Ну, еще говорили, еще расспрашивали. Даже рассказывать надоело.

И вот увели.

Молодая, красивая такая девушка до границы проводит, в руки матери передаст.