Соно Аяко - Синева небес

— Стоимостью не только в сотни тысяч. Вот совсем недавно шила кимоно, стоимость которого, говорят, превысила десять миллионов.

— Даже десять миллионов?

— Ну, да. Я точно не знаю, но так говорят, и, конечно, это была напряженная работа. Ведь если испортишь, то возместить убытки не сможешь.

Однако ничего неприятного я не испытывала. Если есть люди, которые хотят продать вещь за такую цену, и люди, которые согласны ее купить, то ничего плохого тут нет, не так ли? Благодаря этим людям процветает искусство тех, кто вручную ткет ткани и окрашивает их. Человеческому обществу нужны излишества. Если не будет излишеств, то, наверное, мы станем суетиться по пустякам.

— А то кимоно действительно тянет на десять миллионов? Может, назначают такую цену, чтобы обманывать богатых дураков? А ты, наверное, и даром его не возьмешь.

— У меня другая мечта. Хотя нехорошо, когда тебя обманывают. Но у моей мечты цены нет, на то она и мечта.

— Ты снисходительна по отношению к людям, — сказал Фудзио.

— Нет, никакой особой снисходительности нет. Только в меру.

— В меру? Ты говоришь искренне. Юкико как-то странно засмеялась.

— Ах, выражением «в меру» довольно удобно себя хвалить. Вот говорят: «дозировать», или «вода в самый раз». Есть люди, которые умеют точно дозировать… Если человек несознателен настолько, что не может быть снисходительным, то он и аморален, но… Если обладаешь способностью отлично готовить, то выйдет, будто этим выражением себя похвалила — «в меру», «в самый раз».

— Послушай, у меня к тебе есть одна просьба, — сказал Фудзио, даже с полузакрытыми глазами уловив обеспокоенный взгляд Юкико, смотревшей на него сверху вниз. — Можно положить голову к тебе на колени? Чувствую, что тогда я смогу совершенно успокоиться.

Фудзио говорил, рискуя услышать отказ.

— Ладно. Хотя, по правде, дзабутон приятнее, чем мои колени.

— Почему?

— Мои колени жесткие. Хорошо бы им прибавить немного плоти.

— Я не люблю толстых женщин.

Так он бездумно любезничал. Если бы Юкико была толстой, он, несомненно, с готовностью бы сказал: «Я не люблю худых женщин».

— Все равно хорошо. Я на коленях сразу успокоюсь. Иногда просто невыносимо хочется успокоиться. И непременно быть наивными робким.

Юкико ничего не ответила. Однако, как он просил, она положила его голову к себе на колени.

— Что ты теперь чувствуешь?

Щеки Фудзио, который лежал с закрытыми глазами, судорожно подрагивали.

— Ничего.

— Значит, хорошо…

Полежав так немного, Фудзио внезапно заплакал.

— Я непрестанно думаю о том, что хочу заняться с тобой сексом, но опасаюсь этого.

— Почему? — спросила Юкико с серьезным выражением лица.

— А разве раньше не говорил? Если долго мечтаешь о встрече, то нельзя совершать дурные поступки, вот…

— Ничего дурного и нет. В любви ничего дурного быть не может.

— Правда?

— Конечно. Я только говорила, что насиловать — плохо. Фудзио расстегнул лишь одну пуговицу на блузке Юкико, но в его пальцах не оставалось силы.

— Прошу, покажи хоть один раз, какая ты на самом деле, — умоляюще сказал Фудзио. — Хочу увидеть тебя без одежды. У меня хорошая память, поэтому, если я увижу хоть один раз, то запомню. И до самой смерти буду помнить. Думаю, что вспомню даже в момент смерти. Я не хочу умереть, не увидев тебя.

Юкико растерянно улыбнулась.

— Ты многое преувеличиваешь. Ты еще такой молодой, почему же задумываешься о смерти?

— Но разве однажды не ты сказала: всегда помни о смерти?

— Конечно. Думаю, что так и говорила. Я сама всегда размышляю об этом. Но, видимо, я тебя разочарую. Я уже не молода и даже в молодые годы красотой не отличалась.

— Любят не за красоту. Моя покойная мама была совсем не красивой, но, когда я думаю о ней, мне становится нестерпимо больно.

— Разве твоя мама не жива? — с удивлением спросила Юкико.

— А, так об этом мы с тобой откровенно не говорили, — ответил Фудзио, чтобы подкрепить ложь, по привычке сказанную им Юкико. — На самом деле, моя нынешняя мама — это вторая мать, поскольку отец снова женился. Однако она ко мне хорошо относится. Только вмешивалась во все, что касалось моего брака, — правдоподобно объяснил Фудзио. — У нее не было своих детей, поэтому даже нашлись люди, которые говорили, уж не встречалась ли она с женщинами; я думаю, что для меня она желала только хорошего. Чувствую, как это плохо — думать не о ней, а о моей умершей матери, которая ничего для меня не сделала… Умоляю, только один раз.