Элизабет Гилберт - Есть, молиться, любить

Поверьте, я вовсе не ностальгирую по патриархальным временам. Однако я поняла, что, когда патриархат был уничтожен (и поделом), ему на смену так и не пришла иная система защиты. Я вот что имею в виду — мне бы самой никогда не пришло в голову задавать жениху те же сложные вопросы, что задал бы мой отец — живи мы на век раньше. Как часто ради любви я теряла себя! Иногда в этом процессе теряла и имущество. Если я действительно хочу стать независимой женщиной, мне следует взять на себя роль собственного опекуна. Помните знаменитые слова Глории Стайнем, которая советовала женщинам стремиться стать похожими на мужчин, которых им всегда хотелось видеть своими мужьями? Совсем недавно я поняла, что мне придется стать не только собственным мужем, но и отцом. Именно поэтому в тот вечер я легла спать одна. Потому что чувствовала, что слишком рано назначать встречу кандидату в женихи.

Все это замечательно на словах — но в два часа ночи я проснулась с тяжестью на сердце и столь острым чувством физической неудовлетворенности, что прямо-таки не знала, что делать. Лунатик-кот, что живет в моем доме, невесть почему печально завывал, и я утешила его: «Я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас». Мне просто необходимо было как-то утолить свой голод, и я встала, пошла на кухню в ночной рубашке, почистила полкило картошки, отварила, нарезала, пожарила на сливочном масле, щедро посолила и съела все до последней крошки. Все это время я упрашивала свой организм принять полкилограмма жареной картошки вместо наслаждения от занятий любовью.

Но когда я доела последний кусочек, мое тело ответило: «Не выйдет, милочка».

Тогда я забралась в кровать, вздохнула от тоски и занялась… Минуточку. Позвольте сказать пару слов о мастурбации. Иногда это весьма подручное (извините за каламбур) средство, но порой его неспособность удовлетворить до того выводит из себя, что начинаешь чувствовать себя еще хуже. Полтора года я хранила воздержание, полтора года шептала лишь собственное имя в своей односпальной кровати, и это занятие мне порядком надоело. И все же что еще мне оставалось делать в ту ночь, учитывая мое неприкаянное состояние? Жареная картошка не помогла. Поэтому я снова занялась этим сама с собой. Как обычно, я стала прокручивать в голове сцены из эротических фильмов, подыскивая подходящую фантазию или воспоминание, способное ускорить процесс. Но сегодня отчего-то ничего не помогало: ни пожарники, ни пираты, ни моя старая извращенная фантазия с участием Билла Клинтона, которая обычно действовала безотказно, ни даже джентльмены викторианской эпохи, сгрудившиеся вокруг меня в гостиной в сопровождении сексапильных юных горничных. В конце концов я неохотно позволила себе представить своего друга-бразильца в этой самой постели рядом со мной… на мне… и это сработало.

Потом я уснула. Проснулась и увидела за окном тихое голубое небо, а вокруг — еще более тихую спальню. Я по-прежнему чувствовала себя выбитой из колеи, утратившей равновесие, поэтому провела большую часть утра, выпевая на санскрите все сто восемьдесят два стиха Гуруджиты — великого, очищающего, фундаментального гимна моего индийского ашрама. Потом час промедитировала неподвижно, до покалывания в костях, и наконец ощутила это состояние снова. Конкретное, ясное, безотносительное, неменяющееся, безымянное и непоколебимое совершенство собственного счастья. Это счастье было лучше любого другого чувства, когда-либо испытанного мною на этой Земле, включая соленые маслянистые поцелуи и еще более соленую и маслянистую жареную картошку.

Тогда я очень порадовалась, что вчера решила остаться одна.

Поэтому представьте мое удивление, когда на следующий день, после того как Фелипе приготовил мне ужин у себя дома, после того как мы несколько часов валялись на диване, обсуждая всевозможные темы, после того как он неожиданно наклонился и зарылся лицом мне в подмышку, сказав, что ему очень нравится, как вкусно я воняю, — он погладил меня по щеке и сказал:

— Довольно, дорогая. Пойдем в постель. И я пошла.

Да, я пошла с ним в постель, в его спальню с большими распахнутыми окнами, откуда открывался вид на ночь и тихие балинезийские рисовые поля. Он отодвинул прозрачный белый полог москитной сетки, натянутой вокруг кровати, и впустил меня. Снял мое платье с заботливым умением человека, которому не один год приходилось выполнять приятное обязательство — готовить детей к купанию; а затем объяснил свои условия — что ему абсолютно ничего от меня не нужно, кроме разрешения любить меня так долго, как я того захочу. Согласна ли я на такой уговор?