Николай Бахрошин - Идол липовый, слегка говорящий

По сути, хранитель прав, размышлял потом Саша. Перефразируя все того же хранителя, в современных урбанистических диалогах настоящие вопросы задают редко. Все больше конкретизируют факты, а это уже из области уточнений. Современная европейская цивилизация, вещал Иннокентий, вообще отличается слишком уж обширным набором стереотипов, готовых решений на все случаи жизни, включая отклонения от правил и методы пресечения таковых. А те, кто готовит эти решения для тиражирования, если вдуматься, и держат в своих руках рычаги власти. Это, если говорить вашим, древесно-стружечным языком газетчиков, ехидничал он.

Иннокентий – говорун. Ему почесать языком – хлебом его не корми и воды не давай… Да и как ему не быть таким, при его замкнутом образе жизни и веселом, общительном характере… Но дело даже не в этом. А в следующем. Для начала, в том, что на Сашины вопросы он отвечать даже не думал. Как-то само собой получалось, что Сашины вопросы ответов не требовали, они их подразумевали. Значит, зачем отвечать? В сущности, это было даже обидно. Получалось, будто он, профессионал пера, мастер художественного слова оптом, в розницу и в разлив, как выражался Бломберг, не мог сформулировать стоящего вопроса, кроме расхожих «что, где, когда». Вдвойне обидно, потому что Иннокентий, похоже, мог ответить на многое.

Да, именно таким оказался этот загадочный Иннокентий, хранитель идола и по профессии – хороший человек…

В принципе таким был весь этот Ващерский край, где многое оказывалось не тем, чем выглядело. Где все события вдруг становились с ног на голову, страшное превращалось в смешное, веселое оборачивалось всякими ужасами, а простое и понятное вдруг смешивалось в рыхлую кашу необъяснимого. Сначала им, пассажирам упавшего вертолета, показалось, что окружающая действительность играет с ними в какую-то странную игру, где правила неизвестны, а ходы – наглухо засекречены. Это было пугающее ощущение, ирреальность происходящего порождала на удивление неуютные ассоциации, словно пробираешься по тонкому льду, зная, что весеннее солнце уже прогревает и подтапливает его.

И только спустя время Саше стало приходить в голову, что действительность Ващеры как раз ни во что не играла. Просто существовала сама по себе. Играть с ней взялись они, начали играть и тут же стали заигрываться. Придумывали себе правила по ходу дела, вместо того чтобы сесть и попытаться понять, что именно происходит. Или хотя бы принять как данность. Впрочем, это было потом…

Да, второе утро в Ващере…

Хуже первого. Много хуже. Сама ночевка на голой земле с подстилкой из лапника, на которую наброшен прорезиненный коврик, оказалась не таким уж и страшным делом. Просто холодным и мокрым. Если привыкнуть, а главное, плюнуть на себя и растереть в пыль, можно и так ночевать, периодически подогревая бока у огня костра. В остальном состояние организма, что называется, оставляло желать много лучшего. Причем тщетно.

Болело все. Это Саша сразу почувствовал, когда открыл глаза. Тело затекло, задубело и, плюс к этому, тупо болит. Словно черти не только всю ночь молотили на нем горох и прочие зернобобовые, но и ухайдакали до степени списания за профнепригодностью. Черти виноваты, только черти. Для начала они его сюда принесли…Черти, в общем и в частности, бритоголовый медийный бес господин Гаврилов…

Саша попытался встать и окончательно почувствовал себя железным дровосеком, пробудившимся после долгой спячки на дне реки. Сравнение цветистое, кто бы спорил, но как иначе? Если сначала поднимаешь одну ногу, укрепляешь ее на земле без особой надежды на жесткость конструкции, потом подтягиваешь вторую, переваливаешься на бок, переползаешь на руки, используя лоб в качестве дополнительной опоры, и только после этого оказываешься на четвереньках. Отсюда, в полном согласии с законами эволюции, можно начать нелегкий и долгий путь к прямохождению. Заранее тоскуя душой и предчувствуя, насколько он нелегок и долог, этот эволюционный процесс.

Глядя, как он корячился, расчувствовался даже суровый Петр. Полез в свой необъятный рюкзак, достал металлическую фляжку со спиртом. Выдал ему на бодрость духа налитый до краев колпачок. Неразведенный спирт вместо завтрака оглушил желудок ядовитым огнем, но свое дело сделал. Саша наконец смог распрямиться без душевных стонов и скрипа костей.

Неистовому с вечера Робертовичу, чтобы встать, потребовалось целых два колпачка с обещанием добить на месте во избежание дальнейших мучений и демонстрацией переломленного ружья с патронами в обоих стволах. Ирка, на удивление, встала без спирта и вообще выглядела свежей и бодрой, почти как геологи.