Юрий Мамлеев - О чудесном (сборник)

Егорий почесался: «Изволите с медом и с кашей, тогда подсобим».

…Ввечеру блаженный сам, незаметный, пришел на скамью под воротами. Умудренные — рядышком, в тишине, Егорий с Лексеем — поодаль, в меду. Без бабки Агафьи обошлися. Только песня хороводная за околицей слышалась. И мокрый туман ей нипочем.

Блаженный показывал на пальцах, чего-то шептал, хлебушек дал на всякий случай.

Недолгий разговор был.

— Ну, чаво? — рече Егорий у блаженного опосля.

— Медку отлей, медку, — вступился Лексей за блаженного. — Вот чарка для ево.

— Он и тако у нас медовый. Ну, отливай!

Блаженный похлопал себя по ногам. Сидели в траве с ведром.

— Может, и взаправду окаянное это было шествие. Я же не зрел, — сказал блаженный. — Похоже. Много напасти на земле. Но сие не в том. Яко тот бес, многие из нечестивых рыло на себя чужое надевают. Для смущения. А из-за чужого рыла — самой твари не видать. Народ и бестолкуется. Но я хлебушек дал такой — все равно смахнется, хто б ни был. Уйдут. Но изыдут-то токмо в другое место. Ой-ей-ей! Легка земля становится для всякой причудливой твари! Странствуют, страннички! Эх, тяжело вам будет! А?!

Спалось в эту ночь легко. Одни еле шелестели в умах.

— Никого не вспоминати! — погрозил блаженный во тьме… А наутро сказал: поведу вас на место, но вернемся к обеду назад.

И пошли к «месту». Берег Невы то был. Впереди — куда ни глянь — вода, равнина, острова.

Они одни втроем — стояли у пустыни сей. Токмо ветер как птиц неких их обдувал. Блаженный, Егорий и Лексей.

— А ну, братва, повторяй за мной, — начал блаженный:

И махнул ножкой в лаптях.

Робята обомлели.

— Опять заговор? — спросил Лексей.

— Чудотворные слова? — качнулся Егорий.

— Вижу, вижу, все вижу! закричал блаженный, смеясь.

«Все вижу», — отозвалось эхо. Токмо ветер гулял по пустыне, токмо покачивались сосны и березы.

…Несколько лет прошло с тех пор, как на брегах Невы блаженный Ивашко напевал провиденный им в беге времени отголосок великих стихов.

…За это время царь Петр Алексеич развернулся во всю ширь. Уже возник, в чудесах и славе, на этом месте город — Санкт-Петербурх, Парадиз. Вместо елей рвался к небу шпиль Петропавловского собора. Грозно стояла рядом крепость.

Тут же вольно раскинулась Троицкая площадь — центр великой Империи. За Троицкой площадью — домик Петра: низенький, деревянный, уютный, скрытый, не изба, но и не дворец. Дальше — набережная и главная улица — ряды дворцов вельмож Петровых, строителей града славы России. За ними — посад. А вокруг — без плана — слободки людей всех ремесел. Съехались все: дворяне, солдаты, посадские пушкари, оружейники, монетчики. Но уже прорезывались первые прошпекты, не московской строгой красотою сиял Летний сад.

«Петербурх не устоит за нами: быть ему пусту», — этот испуг царевны Марии Алексеевны, сестры Петра, не сбылся.

Колдунов только да юродивых в Петербурхе было маловато. Последних Алексеич Петр не жаловал, больше уважал астрологов, особенно заграничных. Из-за страха лишения живота своего многие странные люди сторонились Петербурха. Однако же втайне все было: и обмирание, и шепот, и благочиние, и самовольство, и, конешно, безумие пресветлое…

Волею судеб дальняя плакальщица Катеринушка перебралась в Петербурх. Куралесил где-то неподалеку Егорий. Да и блаженный показывался. Один только Лексей отбился: нашел он, в конце-то концов, в глубинном зеленом городке у речки «бытие». И до того в нем закоснел, что знать ничего не хотел, хотя блаженного и бродягу Егория уважал. О царе же Петре Великом, грешным делом, стал нехорошего мнения: что с него-де, с царя, надо снять штаны и выпороть за унутренние дела (за битие же шведов — похвалить).

Конешно, это мнение Лексей хранил про себя.

…Чудной одной ночью, в лето 17… года над Петербурхом был мрак, и дождь, и стон. Черная вода металась как заговоренная. Хлестал ветер, разнося дождь в стороны, обрызгивая стены домов.

Нежная плакальщица, нищенка Катерина пряталась в доме у купчихи вдовы Анисьи. Анисья любила Катерину за кротость и опойство. У Катеньки от водки ужо аж личико вспухло, но она вдруг как-то тайно похорошела. Если б не ее пугающая кротость, то быть бы ей в полюбовницах какого-нибудь белотелого петровского вельможи-чудака. Но судьбина ей иная была…

Малочисленная челядь безвинно спала в доме. Одной Катерине от какого-то злоеверия не спалось. Зажгли свечи и заметалась по своему терему-комнатенке.