Эргали Гер - Сказки по телефону, или Дар слова

– Ну что, друг ситный, мать твою так, не пора ли нам по маленькой дернуть?

– А может, и пора, – соглашался Дымшиц, севший под занавес перестройки в кресло исполнительного директора концерна «Росвидео». – Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…

– Запоя, – уточняла Вера Степановна.

– У тебя, Вера Степановна, что ни слово, то золото… Стало быть, в пятницу у нас Лихоборский торговый дом. Я записываю: девятнадцать ноль-ноль, ЛТД…

– Ты мне, Дымшиц, фирму не марай, пиши лучше ЛТП, все там будем. И жену предупреди, чтоб потом не звонила по двадцать раз, не дергала. Нех… дергать людей, когда они отдыхают, верно я говорю? Это тоже запиши в свою книжицу, друг любезный…

Анжелку она с годами как-то перестала стесняться совсем, полагая, что у дочери было время свыкнуться с ее образом жизни, это во-первых, а во-вторых дите подрастало и нуждалось в каких-то опекунах, покровителях, в каком-то обществе, а лучшего общества, чем общество Дымшица, у Веры Степановны просто не было. Разумеется, она понимала, что покровительство лихого друга, цыганистого чуда-юда в отношении взрослой дочери может зайти куда как далеко, но и на этот счет у нее имелись некоторые соображения, о которых мы расскажем позднее. Что до самого Тимофея Михайловича, то он давно разглядел вокруг Анжелки облако прохладного лунного света, в котором она жила, как гомункулус в колбе, и наблюдал это явление с нарастающим воодушевлением звездочета, открывшего приближающуюся к Земле комету. Даже сам факт, что Верка-усатая могла произвести на свет нечто застенчивое и длинноногое, казался невероятно трогательным и требовал отдельного осмысления – но и без околичностей достаточно было взглянуть разок на Анжелкину фильмотеку, на все то, что натаскало в свою каморку это молчаливое белобрысое создание, на всех этих Антониони пополам с Анжеликами, Бунюэля, мирно соседствующего с Томом и Джерри, Тарковского, круто поперченного восставшими из ада, чтобы почуять изумительный дух окрошки, настоянной на нежных девичьих мозгах неразговорчивой троечницы. Лягушачьи подростковые лапки, унизанные серебром – золота Анжелка не понимала, а к серебру тянулась, как все люди лунного света, – залитованный образ царевны Несмеяны, мающейся в панельном тереме бывшей бутлегерши, дразнили цыганское воображение Тимофея Михайловича. Тем не менее он старательно соблюдал аккуратность в обращении с дочкой Веры Степановны, несколько даже пережимая по части отеческого благодушия, – эдакий домовитый толстый заяц в кухонном фартуке, выращивающий морковку впрок, бородатый заяц-конокрад с садовой лейкой наперевес.

С годами у них сложились фамильярные, то есть почти семейные отношения: Анжелка обращалась к нему на «ты», задушевно именуя Тимой или Тимошей, и регулярно нагружала просьбами достать тот или иной фильм, обделенный вниманием видеорынка. В этом плане возможности Дымшица были едва ли не безграничными. Он безотказно выполнял поручения, не любопытствуя, чем вызван ее интерес, всегда настойчивый и конкретный, а чаще элементарно отслеживая его по публикациям в популярных изданиях; сверяясь с запросами, он стремился вычислить аномальную, не поддающуюся никаким логическим описаниям траекторию полета кометы и даже пытался корректировать ее курс кассетами от себя, отбирая фильмы тщательно и как бы немножко на вырост – потуги стареющего ловеласа, отсылающего букет прелестнице.

Со своей стороны, Вера Степановна тоже отслеживала их отношения, за недостатком времени не вдаваясь в подробности, а больше полагаясь на отточенное чутье ловца человеков, подсказывающее, доколе выбирать леску, а когда подсекать. Первый звоночек для Дымшица прозвенел в одну из загульных пятниц, когда они только-только пропустили по первому стакану и по-семейному ужинали на троих ароматным харчо, полыхающим стеклянно-оранжевой роговицей бараньего жира; посмотрев на оживленные лица Анжелки и чуда-юда, Вера Степановна изрекла:

– Ты, Тимофей Михайлович, помидоры на рынке берешь, у азеров, а они, говорят, мочу в помидоры впрыскивают, чтоб краснели от аммиака…

– Да? – удивился Дымшиц. – А я думал – просто пересолил…

Анжелка, подносившая ложку ко рту, медленно опустила ее в тарелку.

– Шутка, – отыграл Дымшиц.

Вера Степановна загоготала, заколыхалась, промокнула подбородки мятым кухонным полотенцем и пояснила дочери:

– У старого бородатого хрена все шутки соленые… Я, собственно, что хотела сказать-то? Ты как-то обмолвился, друг любезный, что у тебя во ВГИКе есть свой человечек…