Джозеф Кутзее - Элизабет Костелло

Что она может возразить на это? Что лучше бы наш герой оставался дома или, по крайней мере, держал бы все обнаруженное им при себе? Разве поблагодарят ее за подобное выступление коллеги-писатели? Она унизила нас, скажут они, Элизабет Костелло превратилась в старую моралистку.

Ей бы хотелось иметь при себе „Самые насыщенные часы жизни графа фон Штауфенберга“. Если бы она еще раз, хотя бы бегло, просмотрела эти страницы, все бы ее сомнения исчезли, она уверена в этом; хотя бы те страницы, где Уэст наделяет палача-мясника (она забыла его имя, но не может забыть его руки; его жертвы, несомненно, унесли в вечность память об этих руках, теребящих их шеи) голосом, позволяя ему произносить грубые, нет, мерзкие насмешки над трясущимися стариками, которых он сейчас убьет, издеваясь над тем, как их собственное тело предаст их и как они станут брыкаться и плясать на конце веревки. Это ужасно, это столь ужасно, что не хватает слов; ужасно, что такой человек существовал, а еще ужаснее, что его вытащили из могилы, — а ведь мы полагали, что он давно зарыт глубоко в землю.

Непристойность — вот это слово, у которого спорная этимология, но за которое она должна держаться, как за талисман. Она выбирает вариант толкования, который наделяет это слово следующим смыслом: то, что не может быть вынесено на всеобщее обозрение. Чтобы спасти человечество, ряд вещей, которые нам хотелось бы увидеть (потому что мы слабые люди), должны оставаться „за сценой“. Пол Уэст написал непристойную книгу, он показал то, что нельзя показывать. Когда она предстанет перед собравшимися, это должно стать основной нитью ее доклада, и эту нить упускать нельзя.

Она засыпает за письменным столом одетая, положив голову на руки. В семь звонит будильник. Пошатываясь, совершенно обессиленная, она кое-как приводит в порядок лицо и в смешном маленьком лифте спускается в холл.

— Мистер Уэст уже приехал? — спрашивает она у молодого человека, того самого, что и вчера.

— Мистер Уэст… Да, мистер Уэст остановился в номере триста одиннадцать.

Утреннее солнце льется сквозь окна столовой. Она наливает себе кофе, берет круассан, садится у окна и оглядывает полдюжины других ранних пташек. Может ли тот коренастый мужчина в очках, читающий газету, быть Уэстом? Он непохож на фотографию на суперобложке, но это ничего не значит. Подойти и сказать: „Мистер Уэст, здравствуйте, я Элизабет Костелло, и мне нужно сказать вам кое-что очень непростое, конечно, если вы захотите меня выслушать. Это касается вас и ваших отношений с дьяволом“. Как бы она себя почувствовала, если бы какой-нибудь незнакомец обратился к ней с такими словами, да еще во время завтрака?

Она встает, пробирается между столиками, направляясь к буфету. Газета, которую читает этот мужчина, оказывается голландской „Фолькскрант“. На воротнике пиджака у него перхоть. Он поднимает глаза и смотрит поверх очков. Спокойное, обычное лицо. Он может быть кем угодно: торговцем текстилем, преподавателем санскрита. Он также может быть сатаной, надевшим одну из своих масок. Она медлит, потом проходит мимо.

Голландская газета, перхоть… Нет, Пол Уэст, конечно, мог бы читать голландскую газету, и перхоть у него, конечно, тоже может быть… Но если она намерена представиться как эксперт по злу, разве она не должна бы унюхать зло? Чем оно пахнет? Серой? Сернистым газом? А может, зло потеряло и цвет, и запах, как и все остальное в мире нравственности?

В восемь тридцать за ней заходит Бейдингс. Они вместе идут пешком несколько кварталов до театра, где должна проходить конференция. В зале он указывает на мужчину, сидящего в одиночестве в последнем ряду.

— Пол Уэст, — говорит Бейдингс. — Хотите, я вас представлю?

Это не тот человек, которого она видела за завтраком, но они похожи и ростом, и даже лицом.

— Может быть, позже, — шепчет она.

Бейдингс прощается и отходит — у него дела. До начала заседания еще двадцать минут. Она идет через зал.

— Мистер Уэст? — произносит она как можно более любезно. Уже много лет она не пускала в ход то, что называют женским кокетством, но если здесь кокетство может помочь, она воспользуется им. — Вы разрешите поговорить с вами минутку? Уэст, настоящий Уэст, поднимает глаза от того, что он читает, а читает он, как ни удивительно, комикс.

— Меня зовут Элизабет Костелло, — говорит она и садится с ним рядом. — Мне очень неловко, поэтому позвольте сразу перейти к делу. В моем сегодняшнем докладе содержатся ссылки на одну из ваших книг, о фон Штауфенберге. Честно говоря, большая часть доклада посвящена вашей книге и вам как ее автору. Когда я готовила этот доклад, я не ожидала увидеть вас в Амстердаме. Организаторы не проинформировали меня. Да и зачем бы они стали это делать? Они ведь понятия не имели, что я собираюсь сказать.