Алексей Леснянский - Отара уходит на ветер

Вовка вздрогнул… Он внимательно посмотрел на друга, примерил на него пришедшую в голову мысль и тихо предложил:

— Помолимся, Саш?..

— Ещё чего! — забегали глаза у деревенского.

— Помолимся, а? — мягко настаивал Вовка.

— Попа во мне увидел?!

— Саша.

— Некрещёный я! — сопротивлялся Санька.

— Крест сниму, чтоб на равных.

— Как два придурка будем! — брыкался Санька.

— Никто ж не увидит, — нажимал Вовка.

— Что Бога напрягать — сами дебилы!

— Ну хоть сообщим просто, в известность Его поставим.

— А то Он без тебя не знает, что мы в дерьме!

— А зачем, по-твоему, тогда молятся?! — задал вопрос Вовка и сам же ответил: «В курс Бога вводят — вот зачем! Не Его даже — секретарей, ангелов разных. У них просьбами всё небо завалено, скоро самолёты забуксуют. Сначала разбираются просьбы поважнее, про войну, про экономические кризисы. Потом те, что поменьше. Типа отары нашей. В конце рассматриваются пустяшные мольбы. Ну там мелюзга всякая ролики клянчит или чтоб за двойку не пороли. Давай встанем в очередь, зарегистрируемся. Спробуем, — а?

— А-а, чёрт с тобой! — сдался атеист. — Ничё другого всё равно не остаётся… Молитвы знаешь?

— Наизусть — нет, но мама в степь иконку дала, с собой таскаю. Там на обратной стороне молитва. Сейчас в вещмешке погуглю.

— По чё?

— Поищу.

Парни встали на колени, возвели глаза к небу, вздели руки, перекрестились, как умели, и склонили головы…

— Отче наш, иже еси на небесех, — приступил Вовка.

— Чего-чего? — Лоб Саньки, как у шарпея. — Какие ещё «на небесех»? — повернувшись к другу, проворчал он. — По-нормальному читай. Что за слова вообще?

— Старославянские, — объяснил Вовка.

— Пожалей Бога-то, — с укором произнёс Санька. — Нету у Него, поди, переводчиков по такой белиберде. Да и мы не бельмес по-старославянски. Это примерно то же самое, что немец японцу по-собачьи блеет. Бог так и скажет: «Сами не знают, чё хотят». «Отче наш» — еще куда ни шло, но «иже еси на небесех» — это ж капец какой-то. Какой, блин, небесех? Что за запчасть такая? Я, например, колотушку представляю. Бам-бам по тыковке… Не, давай лучше своими словами. Что, мол, так и так — потеряли отару, хотим найти, что вспомнили о Тебе, когда к заднице припекло, что завязываем с косяками.

— Думаю, можно и своими словами, — сказал Вовка. — Только я слышал, сначала надо покаяться в грехах, чтоб молитва дошла. Как бы исповедаться. Вслух.

— А про себя можно? — спросил Санька.

— Не — только вслух, — ответил Вовка. — Такие правила. Обычно батюшке исповедуются. Но раз его нет, надо друг другу, наверно.

— А я бы твоему батюшке ничего и не сказал, — пробубнил Санька. — Видал как-то одного попа на джипяре. Комбайны в совхозе освящал, чтоб молотили без поломок. А они всё равно ломались. Но попа не виню, техника есть техника, имеет свойство ломаться. Помню, ходит такой важный весь, водой брызгается, как будто Иван Купала ему. В перстнях весь такой. Холёный. Пузом в баскет резаться можно. Полтора косаря с совхоза срубил, — прикинь? У нас, блин, полмесяца за эти деньги вкалывают, а он за полчаса. За полчаса слов и воды! Это, конечно, его дело, я не лезу. Умеет крутиться, мутить на свечках — пожалуйста, я не против. Ему тоже жить хочется. Но душу я ему ни в жизнь не открою… Он меня, Вова, ментам сдаст за бабки. Или шантажировать станет. Есть у меня такие эпизоды, за которые до десяти лет корячится.

— Опять понтуешься?

— Ну ладно — до трёшки, но больше ни дня не скину, — сказал Санька. — Раз полагается в таких случаях в грехах сознаваться, то я лучше тебе. Доверяю, значит. Ты хоть и лупень, а не сдашь. Ну, еслиф только по глупости… Кстати, всё хотел узнать: в аду удо есть? Ну, к примеру, упекли за грабёж, а потом освободили пораньше за хорошее поведенье. Или там только пожизненные срока?

— Там только посмертные, — улыбнулся Вовка.

— Выходит, я больше тебя в Бога-то верю, — задумчиво произнёс Санька. — Ты вот Его злым выставил. А Он, если есть Он, по любасу добрый, может и скостить срок, так считаю. Но я Его добротой пользоваться не буду. Когда сдохну, подойду к Нему и скажу: «Если мне рай выпадает, то спасибо — не надо. За то-то и то-то хочу помучиться лет двести двадцать. Просьбы две: водички хоть раз в год попить и с мамкой свиданку раз в пятилетку. А коль строго тут у вас — ничего, перебьюсь».

Искренне, истово каялись пастухи. В каких грехах — понятия не имею. А и знал бы — да не сказал, тайна исповеди всё-таки. Словом, здесь в легенде белое пятно, пусть каждый закрасит его в меру своей испорченности. Теперь можно только догадываться, чем пастухи делились друг с другом и Богом. Ну, например, нам известно, что парни принадлежали к разным социальным прослойкам, а это уже зацепка. Один был беден, другой — обеспечен. Один получил сельское образование, другой — лицейское. Один был безотцовщиной, другой рос в полной, счастливой семье. Отсюда смею предположить, что Санька каялся только в том, что сделал, а Вовка ещё и в том, что мог бы сделать при его-то стартовом капитале, но не сделал — в этом тоже каяться надо и ещё как.