Даниэль Орлов - Долгая нота (От Острова и к Острову)

Потом он встал и пошёл туда, где играли в футбол. Стоял и смотрел на мячик до тех пор, пока не закружилась голова. Тогда он выругался вслух грязно и неизобретально, вернулся и снова выпил. То, что ещё совсем недавно казалось ему прекрасным и чудесным, опрокинулось внутри него, словно плошка с густым приторным киселём. Опрокинулось и повлекло за собой к земле, рванувшейся куда-то за острова, за пролив, к материку с той самой скоростью, с которой летают планеты, когда на них устают жить люди. Его подняли, отнесли в барак, положили на раскладушку. Стены барака то раздвигались, то сужались в узкую щель, через которую Валентин видел жухлую траву двора и прислонённый к дверному косяку велосипед. Ему хотелось поговорить с кем-то, что-то объяснить, что-то сказать. Но он лишь лежал, укрытый ватником, и не то стонал, не то скрипел гортанно. Наконец нестерпимо стало удерживаться на раскладушке. Его влекло на пол и дальше, через доски барака к земле, через землю вниз, вниз, в затхлую темноту нутра Острова. Он встал, дошёл до предбанника, выпил ковш холодной воды из стоящего там жестяного бака, растёр себе виски. Выбрался наружу, инстиктивно начал дышать глубоко и сильно, пока его не скрутило где — то внутри и не вырвало в пыльный куст у рукомойника.

Потом он шёл по корявой брусчатке лесной дороги, срывая еловые иголки. Жевал хвою, стараясь заглушить запах алкоголя. Они кололи язык, кислили, смолили, набивали оскомину. Но он всё жевал, срывая новые и новые с самых кончиков еловых лап у дороги. Зелёные, липкие, пахнущие. Шёл, представляя себе влажный взгляд матери, встретившей пьяного сына, и издевательства брата. Васькины подначивания уже звучали у него в ушах: «Ну, баклан, ну накеросинился, задрота». После поворота на Секирную неожиданно почувствовал себя лучше, свернул в сторону от дороги к лесному озеру, закатал брюки, скинул футболку и тщательно вымылся в ледяной воде. Прихлопнул комара, присосавшегося к лопатке, растёрся футболкой и её же надел на себя. Сразу зазнобило. «Соберись, — скомандовал он себе, — соберись. Дыши!» Вернулся к дороге, сел прямо на брусчатку в позу лотоса и сделал несколько дыхательных упражнений, прогоняя через себя энергии. Поднялся, встряхнул руками, размял шею. Хмель неохотно, но отступал. «Ничего-ничего», — сказал себе Валентин и зашагал уже быстрым, уверенным шагом.

Дома горел свет. Мать спала. Кира читала книжку под жёлтым абажуром. Васька сосредоточенно протирал ветошью какой-то агрегат. Валентин невнятно поздоровался, прошёл в кухню, налил себе молока и выпил залпом вначале один стакан, потом второй.

«Чего поздно так?» — спросил брат. Валентин что-то буркнул в ответ про дела, забрался под одеяло и сразу заснул: тяжело и глухо, как не спал ни до этого, ни после. Утром проснулся раньше всех. Выпил очередной стакан молока. Стараясь не издавать звуков, оделся и ушёл в посёлок. Дорогой он корил и клял себя, чувствуя во внутреннем голосе интонации отчима. И от этого становилось горько и неуютно.

Маринка остановилась перед дверью подъезда, нащупывая в сумочке ключи.

— Если ты думаешь, что сейчас поедешь домой, бросив меня одну на растерзание мукам совести, то ты ошибаешься.

— Пора мне, — Валентин как раз решил, что такси ему лучше ловить на Красных воротах.

— Никуда тебе не пора. Девушке плохо. Не имеешь никакого права меня оставить в таком состоянии одну.

— Ты не одна. Тебе сейчас дядя Сеня всыпет по первое число.

— А вот и не всыпет, не всыпет. Их нет. Они с Людой в Праге. А я есть хочу-хочу. Мне плохо-плохо. И мне очень одиноко и страшно. И вообще, я — дура, что показалась тебе в таком виде. Но если уж я показалась, то нужно идти до самого конца.

Валентин дёрнулся от слов «до самого конца», представив себе то, к чему может привести нахождение с нетрезвой шебутной Маринкой ночью в пустой квартире. Однако он поднялся по лестнице, поддерживая плохо стоящую на ногах девушку за локоть, открыл дверь в квартиру, усадил Маринку на стул в прихожей. Сам снял обувь и прошёл на кухню. Открыл холодильник, нашёл плошку с котлетами. Поставил разогреваться в микроволновку. Маринка шуршала плащом и что-то бурчала себе под нос. Она сняла босоножки и по очереди запустила их вдоль по коридору.

— Не бузи, — Валентин поднял и аккуратно поставил их у стенки, — лучше душ прими.

— Я сама знаю, что мне делать! Но за заботу огромное спасибо. Забота — это основа долгого и сильного чувства, которое у тебя должно ко мне возникнуть. Жалость, забота, а потом уже страсть и любовь. Это совершенно нормальный тренд. Психология описывает такие случаи сплошь и рядом. Сплошь описывает и рядом описывает.