Еремей Айпин - Ханты, или Звезда Утренней Зари

Его рука лежала на изумительно прекрасной линии в ожидании чего-то неведомого и таинственного. И линия медленно входила в него и оставалась в нем: в руке, в памяти, в сердце. Для других она так и осталась недоступной, недосягаемой, непознанной. Возможно, так и должно быть — что предназначено одному, то недоступно всем другим, ибо не каждому суждено постигнуть таинственную сущность прекрасного. Его рука лежала на этой линии в ожидании неведомого и таинственного. Рука лежала в ожидании на безумной линии, и он сам вскоре обезумел и потерял ощущение времени и пространства и, конечно же, в эту секунду он не мог знать, что много лет спустя его сына тоже изумит линия, но линия уже другая, ибо у каждого времени свои линии, и живут они сообразно требованиям и причудам своего времени…

Вскоре пришла весть: бог покарал-таки Кровавого Глаза. Его испепелил праведный огонь.

Весть прошла по всей Реке от устья до самого верховья. Молва гласила, что люди северо-западного края, березовских земель, не выдержали его непогрешимости и могущества и поэтому приговорили огню.

А немного позже появилась другая версия. Будто за многочисленные черные дела он попал в те места, откуда нет возврата и куда сам в недалеком прошлом отправил немало безвинных людей. Когда попал туда, его тотчас узнали и предали огню.

Одно несомненно: и в том и в другом случае главным судьей оставался огонь. Таким и должен быть его конец, решили старые жители Реки.

Справедливость восторжествовала. Хотя и поздно, и ценою немалых потерь. Но восторжествовала!..

Теперь он ушел навсегда, облегченно говорили люди Реки. И нет ему возврата ни в кои веки!

Но старец Ефрем сказал:

«Он и его время смогут вернуться лишь тогда, когда мы позабудем о его черных делах. Мы ничего не должны забывать».

И наверное, поэтому он со вздохом вспоминал те времена. После, когда старец ушел, Демьян иногда рассказывал о тех ушедших днях своим сыновьям и сородичам.

Так, переходя от поколения к поколению, жила память о том тяжком времени. Жила, чтобы не было возврата к тому времени.

А много лет спустя Микуль, старший сын Демьяна, в большом уральском городе в разговоре упомянет это имя. И хозяин дома, старый молдаванин Ларион Чебанаш, много лет проживший на Севере, внимательно взглянет на Микуля и, тяжело вздохнув, скажет:

— Я довольно хорошо знал его…

— Где вы его видели? Откуда знаете?!

— Я на Сосьве жил, а он в Березове работал.

Старик помолчит, потом тихо скажет:

— А конец его был другим…

— Каким же был конец? — спросит удивленный Микуль.

— Он кончил сторожем пороховушки.

— Пороховушки?.. Взорвался… Взорвали?..

— Нет.

— Что же случилось?

— Украл, — вздохнет старик.

— Что украл?

— Украл плоты для нового детского сада. Пригнали их, на причале, когда под гору идешь — с правой руки их укрепили. Там в половодье-то вода вплотную к городу подходит. Сколько-то времени плоты простояли, а потом пропали. Ну, тут выяснилось — он себе большой дом построил из этого леса.

— А потом?

— Тут настали другие времена. Люди в первый раз заговорили о всех безобразиях. Был он начальником милиции — сняли его с работы. И он стал сторожем пороховушки. Это за городом-поселком, на коренном берегу, в сторону Сосьвы. Бывал там? Поди, видел?

— А дальше что было?

— Жена его какая-то известная работница была. Кажись, в школе работала. Когда она на пенсию вышла, дали ей квартиру в областном центре. И они уехали.

— Он еще жив?

— Не знаю.

— Ничего о нем больше не слыхали?

— Нет. Не знаю ничего. Может, жив. А может, помер. Кто знает? Годков-то немало прошло с той поры, как мы с Северу уехали.

Старик снова помолчит, после посоветует:

— Будешь в Березове — поспрашивай старых людей. Его многие знали. Его крепко должны помнить.

И старик, опустив седую голову, замолчит и надолго задумается о чем-то своем.

Микуль взглянет на него и убедится: старый молдаванин сказал все, что знал. Чистую правду сказал. Но в мыслях никак не укладываются в один ряд милиция, детский сад, пороховушка, школа, областной центр. Но в конце концов он начнет внушать себе, что все это было возможно только в прошлом. Все это — тени прошлого…

Приехав на родную Реку и встретив близких и дальних родственников, он почувствует: нельзя людям говорить правду. И он ни разу не обмолвится о том, что узнает о последних днях того, чьим именем даже детей не решались пугать, чье имя возбранялось упоминать с наступлением первых сумерек, ибо за ним поднимались незримые тени преждевременно ушедших в Нижний мир, которых особенно вечером не принято беспокоить.