Еремей Айпин - Ханты, или Звезда Утренней Зари

Так и жил Курпелак Галактион со своей семьей в поселке, навсегда отлученный от родовых угодий в верховье Ягурьяха.

Демьян думал о нем с того мгновения, как возле бора-островка сыновья напомнили о преждевременно ушедшем человеке, об отце Курпелак Галактиона. И тонкая нить памяти потянулась с тех времен в сегодняшний день. И тогда же, быть может, подспудно, еще не осознавая, Демьян решил заночевать у Галактиона в доме, хотя в поселке жили и более близкие родственники. Но те обойдутся без него — на двух ногах стоят. А вот безногий Галактион, должно быть, рад каждому охотнику, который приезжает с лесных угодий и приносит с собой суровый дух таежных троп и урманов, суровый дух родной земли…

Демьян без стука открыл дверь — ведь по древнему обычаю предков гость не стучится в дверь: он всегда желанный человек в доме и его приход никогда не бывает некстати. Тем более что о появлении гостя предупреждает собака особым «гостевым голосом» — беззлобным лаем. Поэтому в хантыйские дома поселка Демьян не стучался, так входил. Русские дома — другое дело. На толстых дверных обивках он обычно с трудом отыскивал какую-нибудь дощечку и деликатно скребся — из уважения к обычаям другого народа. Коль у них так принято — чего же не постучаться, рука не отвалится. Теперь же он отворил дверь Галактионова дома и, чтобы впустить меньше холода, быстро юркнул вместе с сыновьями в освещенный электролампочкой проем. У порога он отряхнул снег с кисов, затем со всеми поздоровался за руку и лишь после этого опустился на край самодельных нар, где лежала свернутая постель — старая оленья шкура, прикрытая саками и тряпьем.

Хозяин дома отложил аркан, за плетением которого его застали гости, кивнул хозяйке, мол, огонь надо оживить, люди с холода пришли. Но хозяйка Аснэ уже открыла дверцу железной печурки, ворохнула догоравшие головешки и ало мерцавшие угли, подложила дрова. Затем она поставила на печурку медный чайник времен Белого царя.

— Ехлы? [70] Холодно? — спросил Галактион, сочувственно глянув на съежившихся Микуля и Ювана.

— Иттыннамья ехлы нюл кыцанги их! [71] К вечеру мороза клюв больнее стал! — ответил Демьян.

— Тэмия лув муртыл — тулэх яцыха их, [72] Это-то его время — зиме середина пришла. — как бы оправдывая морозы, сказал хозяин.

— Лувья лув муртыл, [73] Его-то его время. — согласился Демьян.

Демьян взял аркан, что отложил хозяин, осмотрел, переложил с руки на руку, словно прикидывал, хорошо ли пойдет на оленя, спросил:

— Для кого плетешь?

— Да давно плести начал, для промхоза, — усмехнулся Галактион. — Теперь уж у промхоза оленей нет, некого ловить!..

— Ну, хорошая вещь хозяина найдет, — в раздумье проговорил Демьян. — У людей еще две-три головы остались, их чем-то ловить надо…

— Да, поди-ка, кто-нибудь возьмет, — сказал хозяин. — Враз все головы не кончатся…

Они перекинулись еще несколькими ничего не значащими словами, затем хозяин поднялся и, погромыхивая набалдашником костыля по гулким половицам, вышел на улицу. Пока мужа не было, Аснэ, гремя посудой возле печурки, расспрашивала Демьяна об Анисье, о домашних детях, о других «женских» новостях.

Вскоре вернулся хозяин вместе с облаком морозного пара: с «деревянной ногой» не очень-то развернешься в дверях.

— Смотреть ходил, — сообщил он с улыбкой. — И вправду мороза клюв крепким стал!

— Мороз только тебя и не видел! — усмехнулась Аснэ, как следует прихлопнув дверь. — Вон сколько холода впустил!

— Я ему и показался, морозу-старику! — засмеялся муж.

Он остановился возле жены, у глухо гудевшей печурки, протянул к огню раскрытые ладони. Он был почти на полголовы выше жены и своей макушкой чуть не задевал матицу потолка. И сейчас, глядя на этих рослых, крепких людей — на Аснэ и Галактиона, — Демьян подумал, что вот жить бы им и радоваться жизни, растить детей. Так нет же, судьба распорядилась по-иному. Вначале-то все хорошо было. Рос Галактион здоровым и жизнерадостным мальчишкой, играл, носился со своими сверстниками, встал на свои две ноги. Оленей пас, на охоту начал ходить. И тут в семнадцать ли в восемнадцать лет свалила его неожиданно неведомая болезнь. Жестокая болезнь. Наступил день — и он потерял сознание, и омертвело тело. Как потом рассказывали, «заячьей шерстью его дыхание защищали» — ко рту подносили трепетно-невесомые шерстинки, по едва заметному колебанию которых узнавали, что «дыхание в нем еще есть», что он еще жив, хотя давно похолодели руки-ноги, похолодело все тело. Ждали неминуемого конца. Но он одолел болезнь и выжил. Вернулся с того света, из Нижнего мира. Только правую ногу свело в коленном суставе, не разгибается и не сгибается, так и торчит омертвевшим сучком. С тех пор не выпускает из рук самодельный костыль…