Еремей Айпин - Ханты, или Звезда Утренней Зари

«Как его имя? Фамилия?»

«Фамилья?.. Так мы его звали просто Лухс, Друг. Зачем фамилья, когда он Лухс?!»

«Может, адрес оставил? Ну, бумагу какую-нибудь?»

«Да-да, бумага его была».

«Где она? Покажи».

«Ах, жизнь наша мокрая. Бумага пропала. Мы бумагу промочили. Бумага вся как есть пропала. Как прогнившая шкура — вся развалилась…»

Потом тетушка совсем по-седовски всплеснет руками и ахнет:

«Ах ты беда, какой человек был! Совсем как хант. Вся Река его знала. Ах ты беда, какой человек был!..»

И Микуль, сын Демьяна, горько пожалеет, что не увидел так чуткого к чужой боли и радости русского человека, русского геолога, каких немного не только среди хантов, но и среди русских. Каких вообще немного на земле…

…Демьян потоптался немного, прислушиваясь к песне Седого. Потом пробормотал:

— Ладно, ладно, брат… — и пустил упряжку на восток.

Чуть отъехав, он повернул голову, поглядел вслед Седому, в темноту, произнес в раздумье:

— Может, и не совсем ладно… Кто знает?!

Он ехал на восток, в сторону восхода солнца. Ехал и думал теперь о Седом брате и его полуупряжке. Думал об олененке Черное Диво. Выживет иль не выживет? Станет взрослым оленем иль не станет? Ему бы только до весны дотянуть! До теплых весенних проталин! Там он уж спасет свое дыхание. А за лето подрастет, окрепнет — второй снег ему легче пережить, легче бороться за свое дыхание. Половина нарты покажется не такой тяжелой, как в первую зиму. А в первую зиму он должен только развлекать детей и радовать своим озорством глаза взрослых. В старые добрые времена оленят вообще не брали в дальнюю дорогу, не запрягали в груженые нарты. А чтобы дать олененку полнарты — это значит дойти до предела, до последней точки, до последней черты, за которой… Что есть за ней, за чертой?! Есть ли там что-нибудь?! Что?! Разве что собственные ноги? А по теперешним временам далеко ли уйдешь на собственных ногах? Надо к чему-то приспосабливаться, как-то нужно жить.

Какую зимнюю машину, что ли, прибрать к рукам? Опять же как пустишь ее по заповедно-чистым борам и урманам? Это тебе не Черное Диво Ефима Седого!

Черное Диво… Доживешь ли до весны? Доживешь ли до своего второго снега? «Ты должен дожить», — подумал Демьян и не заметил, как свою мысль-пожелание повторил вслух:

— Ты должен до-жить…

Казалось, чуткая ночь отозвалась:

— До-жить…

Ты, Черное Диво, не оставишь своего хозяина, моего Седого брата его собственным ногам, не сделаешь его пешим человеком. Куда он без тебя? Куда он без оленя? Совсем, считай, пропадет. А пропадать ему еще рано. Ему еще пожить надобно, у него еще дети малые, не выросли еще, не поднимают свои желудки. У него еще много неотложных дел в жизни. Ты, Черное Диво, должен помочь ему, моему Седому брату. Так что потерпи как-нибудь до весны…

Тихо, почти шепотом разговаривал Демьян с Черным Дивом, успокаивал его, упрашивал. Но чем больше он говорил-думал, тем меньше верил своим словам-думам. Он слишком хорошо чувствовал печаль и тоску оленей по их глазам — выразительным и огромным. И сейчас это чутье беспокоило его: возможно, что дни Черного Дива сочтены. Лучше бы, конечно, ошибиться. Да где там!.. И зачем подходил и поднимал усталого олененка? Не подойди — ничего бы не знал…

Между тем он проехал третье песчаное озерко, затем четвертое и выехал на довольно широкую гриву, отделявшую озерки от следующего болота. Кава боровая грива. Слева и справа молодые стройные сосны — до середины черные, а выше, до верхушки, золотисто-желтые. Поблизости нет такой уютной гривы с ягелем; поэтому все путники кормили здесь оленей, а кто хотел — устраивал ночлег. Демьян решил заночевать возле Кава, столбик стоял недалеко от дороги. У него было подспудное уважение к этому знаку: Кава не просто сидит в земле, а работает, делает важное дело. Когда реперы устанавливали вдоль старой Царской дороги, Демьян, как и все охотники, живо заинтересовался у геодезистов: для чего? Ему объяснили, что эти Кавы, как он называет их, определяют, куда растет земля — вверх или вниз. Тогда, помнится, Демьян поразился тому, что подтвердилась его мысль — земля живая! Он и раньше думал, что у земли, как и у человека, своя жизнь. Живая жизнь. Земля чувствует и боль, и радость, и горе, и любовь. Земля живая. И она еще, оказывается, растет. Выходит, она молодая, еще в юном возрасте. Демьян, конечно, хотел бы, чтобы его земля росла вверх, в высоту, к звездам, а не вниз, в сторону Нижнего мира. Куда спешить, Нижний мир все равно никому не миновать. После геодезисты не попадались ему на глаза, и он так и не узнал, куда же растет его земля — вверх или вниз. Впрочем, он без всяких там Кавов-реперов понимает, что Земля может расти только вверх, но никак не вниз. Тем не менее сейчас он добродушно спросил, расчищая снег под костер: