Еремей Айпин - Ханты, или Звезда Утренней Зари

Замолкли сыновья.

И Демьян осторожно, словно переполненный сосуд, взял заскорузлыми пальцами книгу, поведавшую о судьбе его родственника и земляка другим поколениям.

Ампутированные конечности сохранялись в кожаном мешке в укромном углу лабаза. И когда он ушел из жизни, по его завещанию, он взял их с собой.

По поверью ханты, без какой-либо части твоего тела тебя не примут в Нижнем мире до тех пор, пока не разыщешь потерянное.

Как и при жизни на земле, в Нижний мир человек должен являться без всяких потерь, сохранив человеческий облик.

Демьян, поговорив со Спиридоном о житье-бытье людей верховья Реки, об урожае на зверя-рыбу, попрощался и проводил его в дорогу. Затем вытащил из-под сиденья мешок и проворно, чтобы впустить меньше холода, открыл дверь и перешагнул порог магазина. И неторопливо, припоминая все заказы жены, покупал необходимые товары. А на остаточные деньги с болью, ворохнувшей грудь, попросил водки.

— Демьян Романыч! — удивилась продавщица. — Что с вами?!

— Так у меня гости приехали, искатели, — пробормотал Демьян. — По-русским обычаям встречать их надобно. Гости все же…

— Да они сами кого угодно упоят, Упоят да еще и оберут, — загремела продавщица. — Всякие там среди них, знаю…

— Не-е, эти не такие, по-моему… — вставил Демьян.

— Ну, сам гляди!.. — сказала она и выставила на прилавок бутылки.

Было ей чему удивляться. В отличие от своих сородичей, Демьян не проявлял интереса к дурной воде, почти не покупал ее. Правда, иногда, очень редко, выпивал. Выпивать выпивал, но потом несколько дней ходил сам не свой, с дурной головой. В такие дни он не чувствовал себя человеком. И зверем себя не чувствовал, ибо звери не пьют. А так, превращался в ничто, в пустоту. А земные дни — они так хороши! — не хотелось попусту убивать дурной водой — водкой. Ведь они не вечны! У них есть предел. Тем более, что у него всегда находились дела поважнее, чем вино.

Но теперь, увидев в магазине бутылку, он подумал, что, быть может, это есть та вода, что способна утолить его жажду-боль в груди. А жажда-боль все не проходила, все мучила его. С этой жаждой-болью он поехал в школу-интернат проститься с сыновьями. И сыновья, как это принято у всех интернатских детей, навязались проводить отца. Встали на правый полоз нарты — на сиденье были сложены покупки — и проехали до скотного двора возле речушки Лархи, за окраину села. Там Демьян попрощался с ними, сказав, что после охоты, коли будут живы-здоровы олени и сами, съездят сюда всей семьей. И мать, и сестры приедут. Раньше этого срока пусть не ждут. А коль кто из них, сыновей, заболеет вдруг или что другое случится, пусть об этом через путников слово-весть родителям пошлют. Тогда он приедет до срока.

Он видел лишь глаза сыновей, полные отчаянной тоски, будто навсегда прощаются с отцом. Они глазами вцепились в отца. Старший, Микуль Волнистая Голова, еще крепился. А младшенький, Юванко Айи, не выдержал. Когда отец тронул упряжку, он беззвучно заплакал. Перед мысленным взором Демьяна долго еще стояли тоскливые «глаза сыновей». И он решил, что дома, когда станет рассказывать о поездке, не стоит говорить о слезах младшего сына. Горечь разлуки жжет и отцовскую душу, а материнской каково?!

Олени резво бежали в сторону дома.

И теперь, простившись с сыновьями, Демьян опять остался один на один со своими думами, со своей черной жаждой-болью. «Побыстрей бы к искателям, что ли, — думал он. — Может, дурная водица уймет боль и жажду. Для гостей ведь купил».

Он сидел ссутулившись, вжавшись в нарту, и глухо, застуженным голосом затянул наконец унылую песню. Но песня не пошла. Она вызывала жалость к себе, оленям, таежной земле и звездам. И от жажды-боли, от мыслей об искателях и дурной воде будто он сам постепенно опьянел. Ехал он в сером тумане. И туман был то теплым, то холодным и колючим. Полоса колючего тумана больше всего ударяла в голову. Но оленей не забывал. Останавливал их на кормежку, поправлял лямки, чтобы удобнее было тянуть тяжелую нарту. Костер не разводил — есть не хотелось.

Ненадолго заехал к сестре Матрене, передал мешочек с сахаром. Сказал, что дети их селения живы-здоровы — родителей ждут. Выпил чаю и простился с домом. Поудобнее пристроил хорей на левой руке, пустил оленей по дороге и задремал. И привиделся ему Седой брат, который два дня назад проехал по этому зимнику. Как он добрался до своего зимовья? Не слег ли олененок Черное Диво? Вот если бы ехали вместе, несмотря на груженую нарту, Демьян помог бы довезти часть его вещей. Хотя бы до развилки. А может, и завернул бы к нему — давненько там не бывал.