Ежи Анджеевский - Идет, скачет по горам

— Ah, non! — возражает мэтр, — vous parlez parfaité ment. [23] О нет! Вы прекрасно говорите (фр.).

— Non, non! — протестует скромный славянин, — vous êtez, monsieur, très mignon pour moi, mais je sais que je ne parle pas, je balbute. Ага, вспомнил! Nous, les artistes, en Pologne, nous sommes comme les rossignols. [24] Нет, нет, вы чересчур ко мне снисходительны, мсье, я-то знаю, что не говорю, а так, лепечу… мы, люди искусства, в Польше все равно что соловьи (фр.).

— Les rossignols? [25] Соловьи? (фр.) — слегка оторопел мэтр.

— C'est clair, monsieur, — говорит юноша, обнажая в улыбке ослепительно белые зубы, — nous pouvons chanter même pendant la nuit. Mais pourquoi nous parlons de la Pologne? Ma généreuse patrie est loin, pendant que vous êtes tout près de moi et je suis tellement heureux de vous connaître, c'est comme un rêve trop beau. Vous savez certainement, monsieur, que vous avez visage et posture de Goethe? [26] Это ж ясно, мсье, мы способны петь даже ночью. Но почему мы говорим о Польше? Моя доблестная отчизна далеко, тогда как вы рядом и я счастлив, что с вами познакомился, это точно сказочно прекрасный сон. Вы, конечно, знаете, мсье, что у вас лицо и фигура Гете? (фр.)

Поразительно! с волнением думает знаменитый критик, сколько же в этом мальчике наивной непосредственности, сколько сюрпризов таит в себе загадочный Восток!

— Vous aimez Goethe? [27] Вы любите Гете? (фр.) — интимным тоном спрашивает он.

Представитель загадочного Востока просиял, глаза у него заблестели, отчего весь облик сделался еще более юным и славянским.

— Oh, oui, monsieur, très. J'adore Goethe, tous les oeuvres de Goethe, et spécialement son chef d'oeuvre, «Faust». Quand je ne peux pas dormir, je dors tres mal, vous comprenez, c'est à cause de ma nervosité, alors quand je ne peux pas dormir, je lis toutes les nuits «Faust», Pautre fois «The Divine Comedie» de formidable Dante, aussi une Bible et «Iliade», cet extraordinaire poème chantée par un vieux et aveugle troubadour grec toutes ces livres sont toujours autour de mon lit, même en voyage. [28] О да, мсье, очень. Я обожаю Гете, все, что он написал, но больше всего его шедевр, «Фауста». Когда меня мучает бессонница, я очень плохо сплю, понимаете, нервы, так вот, когда мне не спится, я ночи напролет читаю «Фауста», иногда «Божественную комедию» бесподобного Данте, а также Библию и «Илиаду», удивительную поэму, пропетую старым и слепым греческим трубадуром, эти книги неизменно возле моей постели, даже в путешествиях (фр.).

Фантастический мальчик! думает Лоранс, кто из молодых французов подвигся бы на такую отвагу чувств? Но, прежде чем он успел подбавить тепла к этому умозаключению, чувствительный юноша пододвинулся поближе, обхватил пальцами его запястье и, слегка наклонившись, заговорил лихорадочным шепотом:

— Ecoutez, monsieur, Шуми левкой и резеда, С моей душой стряслась беда, С душой моей стряслась беда, Шуми левкой и резеда… c'est beau, n'est-ce pas? Cest plus que beau, c'est humaine. С моей душой стряслась беда! Vous comprenez? Un grand poète russe parle de moi, oui, de moi. C'est tragique et terrible, mais c'est la verité. Oh, monsieur, je ne veux pas plus jouer devant vous une comédie. Отбросим маску шута, une masque d'arlequin долой! comprenez-vous? Pas de mystères devant vous! Une grande malheur, monsieur, avec mon âme qui est très jeune, mais aussi vieille comme les pathétiques espoirs de ma patrie. Дно! проклятие, как «дно» по-французски? Une abîme devant mes pieds, tragique déchirement, pas de paradis, seulement enfer, solitude, terrible douleur d'existence. Oh, monsieur! — мэтр ощутил славянское дыхание на шее — je vous demande pardon, mais c'est plus fort que moi, plus fort que toutes les amours du monde, c'est une rêve de toute ma vie depuis mon enfance innocente, unique solution, purification suprême! C'est Goethe, pas le Goethe tout ensemble avec les pieds et les mains, mais seulement l'orille de Goethe, son oreilie plein de divinité, devant cette oreille je tombe sur les genoux et je voudrai baiser cette oreille pour sentir sa beauté divine entre mes pauvres dents… [29] Послушайте, мсье: (…) прекрасно, верно? Это более чем прекрасно, это человечно. С моей душой стряслась беда! Вы понимаете? Великий русский поэт говорит обо мне, да, обо мне. Это трагично и страшно, но это правда. О, мсье, я не хочу больше ломать перед вами комедию. Отбросим маску шута, маску арлекина долой! вы понимаете? Никаких секретов от вас! Большая беда, мсье, стряслась с моей душой, которая очень юна, но вместе с тем стара, как выспренние надежды моего отечества. Дно! Проклятие, как «дно» по-французски? Предо мною пропасть, трагический разлом, рая нет, есть только ад, одиночество, страшная мука бытия. Простите, мсье, но это сильней меня, сильнее всякой, какая ни есть на свете, любви, это мечта всей моей жизни, начиная с невинного детства, единственное спасение, высочайшее очищение! Это Гете, не весь Гете с ногами и руками, а лишь его ухо, ухо Гете, исполненное божественности, перед этим ухом я преклоняю колена, я хочу поцеловать это ухо, чтобы ощутить его божественную красоту своими бедными зубами… (фр.)

Несмотря на стыдную боль, знаменитый критик не вскрикнул, только побледнел, нутро у него леденеет, ноги подкашиваются, нет! это дикость, безумие и чересчур уж в восточном духе, только в кошмарном сне такое может случиться, и ко всему еще молодой человек, уже успевший выпрямиться, очень складный, очень юный и славянский, смотрит на него просто-таки с благоговейным почтением.