Андрей Степанов - Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта

– Ничего удивительного. Просто он с тех самых пор живет в Прыжовске.

И Галя рассказала Беде историю художника Петра Селиванова по прозвищу Силыч.

Кумиры мухинской юности – участники шок-группы прямого действия «Вопряки» – занимались в основном утилизацией подростковой агрессии. Эти рослые, под два метра, недоросли хулиганили совсем по-детски: били бутылки о стены, дрались, срывали шапки с прохожих, а также проводили соревнования по смешанным видам спорта, дополняя, скажем, правила футбола правилами бокса, причем состязались на самых людных улицах Москвы.

Но самой известной акцией вопряков стало сожжение березовой рощи.

Дело было поздней осенью, и облитые бензином мокрые дрожащие березки никак не хотели разгораться. Когда примчались пожарные, вопряки сами помогли им потушить немногочисленные очаги возгорания, а после без лишних разговоров полезли в милицейский «воронок». Ни следователи, ни журналисты не смогли добиться от членов группы внятных объяснений их поступка, однако впоследствии те из них, кто очутился на Западе, попытались выдать поджог за экологическую акцию, и это им удалось.

После победы капитализма группа распалась. Трое из четверых вопряков продолжили свою деятельность в Европе, где в начале девяностых любили поглазеть на постсоветскую агрессию и порассуждать о том, что надо дать многострадальному народу возможность изжить психологическую травму. Постсоветскую травму ушлые вопряки изживали с большим энтузиазмом. Один из участников группы, Коля Шебуршин, сделался чуть ли не символом нового российского искусства. Двое других звездного статуса не достигли, но прославились достаточно, чтобы никогда больше не работать и лишь время от времени устраивать перформансы. А вот четвертый вопряк отказался от верного места у кормушки и впал в противоположную крайность. Петр Селиванов не только остался в России, но и переехал на свою малую родину – в город Прыжовск, где ему достался по наследству домик с огородом. И там он внезапно и необратимо, как евангельский Савл, отрекся от прежней жизни и обернулся целителем Силычем.

– Как это произошло, никто толком не знает, – рассказывала Галя. – Только слухи ходили. Решил, говорят, Селиванов как-то раз вечером картошки с луком пожарить. Выдернул три луковицы, начал чистить и на сковородку крошить. Одну покрошил, вторую и едва взялся за третью, как вдруг замер. Луковка-то оказалась тихая, ясная; золотой огонек внутри так и светится. Залюбовался на нее вопряк, а потом словно током его пробило. Понял Петр Селиванов, что родился он на свет не для того, чтобы изжить постсоветскую травму, а чтобы помогать Господу Богу выращивать такую вот красоту. И еще понял он, что нет выше задачи, чем примирение противоположностей.

С тех пор Силыч сделался художником-агрофантастом. Конечной целью он поставил создание гармоничного мироустройства, но начал с самого простого: стал бороться за дружбу растений. Высаживал у себя в полевой мастерской что-нибудь несовместимое – скажем, картошку с фасолью или виноград с капустой – и ждал, что получится. Ждал терпеливо, подолгу, а если ничего не выходило – пересаживал, менял виноград на дыню, снова ждал, снова пересаживал, и таким образом потихоньку продвигался к вселенской гармонии. Добиться идеала было, разумеется, непросто. Силычу иногда казалось, что после многих лет труда расстояние до цели не сократилось ни на йоту, но он не падал духом и упорно продолжал опыты. В процессе духовного роста ему довелось пережить серьезный кризис. Говорили, что агрофантасту явился во сне с проповедью сам Махатма Ганди, после чего художник стал сеять без разбора и системы, как на душу ляжет, а сам прекратил есть даже овощи и питался одной простоквашей. Эта дорога несомненно вела к окончательному освобождению, однако отдать концы Силыч не успел. После двух недель на простокваше он понял, что на столь прямом пути нет заслуги, и вернулся к истоку.

В мирных занятиях сельским трудом протекли годы, показавшиеся бурными всему населению страны, кроме Петра Селиванова. Крестьянская жизнь сделала Силыча спокойным, рассудительным и доброжелательным. Он отпустил бороду, стал говорить неторопливо и даже немного окать. Людям, не знавшим его раньше, и в голову не могло прийти, что этот почтенный, благообразный старик в молодые годы был способен скакать в мешке по улице Горького, ныне Тверской, с городошной битой в руках, догоняя коллегу по искусству, или поджигать кудрявые березки. У бывшего вопряка не только исчезла склонность к агрессии, но начали расти, как мышцы у культуриста, гипертрофированные формы смирения. Чтобы их нарастить, пришлось приложить немало усилий. Силыч самоотверженно не противился злу, как мог подчинял себя чужой воле, и в актуальных кругах заклубились странные слухи о том, что кротким агрофантастом помыкают какие-то прохвосты.