Михаил Веллер - Всё о жизни

Это первое. А второе: Закон судит не преступника, а преступление. Это старый подход еще древнеримского, юстинианова права, призванный обеспечить объективность и беспристрастность мнения, невзирая на лица. С одной стороны, это кажется справедливым. С другой стороны, плохой врач лечит болезнь, а хороший – больного.

Два бандита и убийцы поспорили из-за награбленного и решили спор обоюдной стрельбой. Один убил другого. Приговор суда: десять лет. Другой бандит придрался на улице к прохожему, который показался ему недостаточно почтительным, и убил его. Тоже десять лет.

Это – справедливость?!

Бывает веселее: прохожий увидел, как мерзавец насилует женщину, ударил его кирпичом по голове и убил. Тоже десять лет. За превышение пределов необходимой самообороны. Ведь мерзавец не угрожал его жизни. Это – Закон?!

Что сделает простой и праведный самосуд? Первого бандита закатает на добрый срок каторги, чтоб зря небо не коптил и на труде честных людей не паразитировал; а на убитого им бандита плевать, одного поля ягоды, меньше дряни будет. Второго – безусловно повесит, и поделом, и только так. Третьего безусловно оправдает, да еще похвалит, и за храбрость наградит, и другим в пример поставит: и да поступит так каждый честный человек.

Случилось страшное и случилось глупое.

Глупое: это мы впилились в буквальное насаждение христианской морали вселюбви и всепрощения, а она соотносится не со справедливостью в нашей горестной юдоли греха и скорби, а с той праведностью, которая ведет к вечному блаженству за гробом. Невинный убитый младенец, значит, блажен за гробом. А убийцу мы пощадим, потому что тогда тоже будем блаженны за гробом?.. И будем добиваться от него, чтоб он искренне раскаялся, и тогда он тоже спасется, и за прозрение в любви к людям тоже будет блажен за гробом. Да провались он пропадом, гореть ему в аду вечно!

Страшное: не так важно, по каким причинам общество чего-то не делает – важно, что если оно реально чего-то не делает, это означает, что у него нет сил это делать. Потому что кажущаяся сила – это не сила, это ее видимость, призрак, сила – это то, что себя являет; по жизни так оно получается. А если у общества нет сил карать врагов и выродков, и оно делается беззащитным перед убийцами и террористами, – это означает недостаток его энергии, означает энтропию общества. Иначе говоря – ослабление, упадок, развитие гибели. Если преступники могут богатеть и безнаказанно глумиться над честными людьми, и общество с его Законом не в силах их карать – это означает стирание грани между честными людьми и преступниками. Стирание грани – это движение к усреднению, одинаковости, неупорядоченности, хаосу, это падение разности потенциалов между полюсами общества, – то есть общество выдыхается и издыхает потихоньку.

Мы, белая цивилизация, живем в гибнущем мире.

XX век был последним веком нашего расцвета и нашего господства. Черт с ним, с господством, хотя сознавать свою грядущую не то чтобы второсортность, но второзначимость, – труднопереносимо. Но растекаться песком в грядущем времени – вовсе невесело.

Азия, могучая Азия заступает на наше место. Плодовитая, трудолюбивая, жестокая. Она будет рубить руки и головы и долго-долго не позволит наступать себе на хвост.

Все чаще Закон предпочитает права личности – правам общества. Налицо разрушительная тенденция «…»

Если вогнать человеку – нормальному, обычному, современному дозу психоделика, хоть того же кетамина, то в трех случаях из пяти в нем обнаружится коммунистический идеал. Вскрываются пласты подсознания, и он ходит в прекрасном и ярком воображаемом мире по грудам денег, обладает бесчисленными кинозвездами и купается в лучах мировой славы, это запросто, элементарно, это даже перестает быть особенно желанным; а в качестве высшего желания, высшего счастья – он хочет и грезит: «Счастья, для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным».

Юнг назвал бы в этом случае коммунистический идеал «коллективным бессознательным»: вот на генетическом уровне живет в психике человека такая штука.

Я бы расценил это иначе. В наркотической эйфории человек испытывает максимальную положительную эмоцию. И грезящее сознание подыскивает этому ощущению адекватную форму на интеллектуальном и событийном уровнях: отчего мне предельно хорошо? что это такое, как назвать? чем это вызвано, чему это соответствует в «реальном» мире, в котором я сейчас живу? Богатство, секс, слава, грезящиеся под наркотой – это оформленный в понятия и представления адекват высшего наслаждения: мне очень хорошо, а хорошее ассоциируется в моем представлении с тем-то и тем-то, вот оно у меня сейчас и есть. (Это сродни механизму сновидений: эмоция, не контролируемая впрямую реальностью, возбуждает адекватный себе визуально-событийный ряд как бы реальных и одновременно фантастических событий.) То есть определенным мыслям соответствуют определенные ощущения с одной стороны – и определенные пласты реальной жизни с другой; воздействуя на одно звено, мы через него опосредованно воздействуем и на два других: новая картина жизни вызовет соответствующие мысли и чувства а новое ощущение, без прямого контроля бодрствующего сознания, вызовет соответствующие мысли и картины реальности. Триединая цепь: ощущения – сознание – реальность.