Уильям Хоффер - Только с дочерью

Вся моя ярость, скопившаяся за восемнадцать месяцев, выплеснулась наружу. Я потеряла власть над собой.

– Дай сюда этот билет! – завопила я. – Я разорву его.

Ага Хаким тут же взял на себя роль миротворца. Этот добрый «человек в тюрбане», самый мягкосердечный из всех родственников Махмуди, стал спокойно задавать мне вопросы. Он не говорил по-английски. Маммаль, который мог бы переводить, молчал. Мне было трудно объясняться на фарси, но я старалась изо всех сил, обращаясь к аге Хакиму как к другу и союзнику. Он услышал мою историю.

– Вы не представляете, что мне пришлось пережить, – говорила я сквозь рыдания. – Он удерживает меня силой. Я хотела уехать домой в Америку, но он не отпустил.

Хакимы были потрясены. Ага Хаким продолжал спрашивать, и при каждом моем ответе у него на лице отражалась боль. Всплыли ужасающие подробности минувших полутора лет.

Одновременно он был сбит с толку.

– Тогда почему ты не рада тому, что можешь поехать домой и встретиться со своими близкими?

– Я бы очень этого хотела, – объяснила я. – Но он требует, чтобы я находилась там до тех пор, пока все не продам, а затем чтобы привезла ему доллары. У меня умирает отец. Разве я могу в этой ситуации заниматься делами?!

Закончив прием, Махмуди вошел в гостиную и подвергся неожиданному допросу со стороны аги Хакима. Махмуди спокойно – на фарси – ему отвечал. Он изобразил удивление, словно впервые слышал о каких-либо возражениях с моей стороны.

Наконец ага Хаким спросил:

– Разве Бетти обязательно ехать, если ей не хочется?

– Нет, – отозвался Махмуди. – Я лишь стремился сделать как лучше. – И, повернувшись ко мне, осведомился: – Ты хочешь ехать?

– Нет, – выпалила я.

– Ну так в чем же дело? Я думал, тебе следует повидать умирающего отца. Но если ты не хочешь ехать, то и не надо. – Его слова были проникнуты искренностью, любовью и уважением ко мне, глубоким почтением к мудрому совету аги Хакима.

Проблема была решена.

Весь остаток вечера Махмуди мило беседовал с Хакимами. Он был сама любезность – проводил Хакимов до дверей, поблагодарил всех за то, что пришли, а агу Хакима – за участие.

– Я заеду за тобой в десять утра, и отправимся в магазин, – сказала ханум Хаким.

Я надеялась, что во время этой поездки у меня появится возможность позвонить Амалю.

Махмуди спокойно затворил за Хакимами дверь, дождался, когда они отойдут на безопасное расстояние, и набросился на меня как сумасшедший. Он с такой силой ударил меня по лицу, что я упала на пол.

– Добилась своего! – блажил он. – Все испортила. Полетишь этим рейсом. Если нет, отберу у тебя Махтаб и посажу тебя под замок на всю оставшуюся жизнь!

Он был на это способен. И именно так и готов был поступить.

В ту ночь я не сомкнула глаз. Ворочаясь с боку на бок, я кляла себя за то, что привезла сюда Махтаб, меня мучили воспоминания.

Черная полоса началась около четырех лет назад, вечером седьмого апреля 1982 года, когда Махмуди вернулся домой с работы – из алпинской больницы общего типа – расстроенный и отчужденный. Сначала я не обратила на это внимания, так как была занята приготовлением праздничного ужина. В тот день Джону исполнялось двенадцать лет.

Предшествовавшие тому два года мы жили счастливо. В 1980 году Махмуди вернулся из Корпус-Кристи в Мичиган, решив больше не ввязываться в политические игры.

– Каждому ясно, что я иностранец, – говорил он, – но я не собираюсь всем докладывать, что я иранец.

Фотография с изображением угрюмого аятоллы Хомейни перекочевала на чердак. Он дал себе слово не затевать никаких разговоров о революции с сослуживцами, памятуя о том, что в Корпус-Кристи воспламенившийся в нем патриотизм не принес ему ничего, кроме неприятностей. В Алпине он быстро освоился и возобновил прежний, американский образ жизни.

Я совершенно успокоилась, в особенности когда мы нашли дом на Тандер-Бэйривер. Снаружи он был маленький и ничем не примечательный, но я влюбилась в него, как только переступила порог. Дом выходил всеми окнами на реку. Окна были большие, изящные, а панорама – живописнейшая. Лестница вела на нижний этаж, отделанный красивыми панелями, светлый и просторный. Отсюда вы попадали в огромный внутренний двор, заканчивавшийся всего в пятнадцати футах от реки. Над водой были выстроены деревянные мостки, где можно было удить рыбу и привязывать лодку. Дом стоял на излучине реки. Внизу по течению был отчетливо виден прелестный крытый мост.