Ирина Муравьева - Ляля, Наташа, Тома (сборник)

Дэвид вскочил и бросился к двери. Испуганная Лизи попыталась было остановить его, но не успела.

Женщина с золотистыми волосами, казалось, опять заснула. Лизи подошла к ней:

– Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, спасибо, – не открывая глаз, ответила больная.

Ночью олененок почувствовал отца. Отец был совсем как живой и медленно брел по лесу, словно плыл сквозь деревья. Олененку хотелось догнать его и поплыть рядом, но – сколько он ни старался – расстояние между ним и отцом только увеличивалось.

Проснувшись, олененок увидел небо. Оно было полно звезд, и казалось, что, если подует ветер, звезды не удержатся на своих местах и упадут на землю, как листья с деревьев.

…Дэвид мчался не сбавляя скорости: девяносто миль в час. Когда они свернули в сторону океана и вдалеке показалась изгородь родительского дома, увитая жимолостью, она попросила остановиться.

– Мне, наверное, лучше сразу уехать, – сказала она.

Он не ответил.

– Что ты молчишь? Скажи что-нибудь!

– Да, – сказал он. – Но тебе ведь некуда ехать.

– Ну и что? – прошептала она. – Не об этом речь.

– Об этом тоже, – сказал он и добавил: – Я не думаю, что нам следует расставаться…

– А как же мы будем жить? – спросила она.

– Как живут остальные. Чем мы лучше их?

– Ты знаешь, что у нас не будет детей? У меня вырезали матку.

– Знаю. Это не так важно.

– Но я ведь противна тебе! Сознайся: противна?

– Нет, – сказал он, – не противна.

– Ты хочешь доказать мне, какой ты благородный?

– Я ничего не хочу доказать. Мне это безразлично.

– Безразлично! – вскрикнула она. – Тебе безразлично, что женщина, которую ты любил…

– Это не называется любовью, – сморщился он. – При чем здесь любовь?

– Господи! – разрыдалась она. – Зачем я рассказала тебе! Как хорошо все было!

– Зачем же ты рассказала? – спросил он, глядя в сторону.

– Не знаю, – прошептала она. – Убей меня – не знаю! Из меня клещами нельзя было вытащить и сотой доли того, что я тебе рассказала! Клещами!

– Знаешь, – сказал он, – я с самого начала боялся тебя потерять. Ты казалась мне слишком хрупкой, слишком беспомощной. Мне всегда было страшно: а вдруг ты умрешь?

– Я и должна была умереть, – глаза ее расширились. – Я почти умерла. Но ты знаешь, что-то произошло в самый последний момент.

– Что произошло? – не понял он.

– В самый, самый последний момент, – прошептала она, глядя неподвижно перед собой и дрожа всем телом. – Кто-то умер вместо меня. Я не могу объяснить, не спрашивай.

– Прости меня, – вдруг сказал он.

– За что? – удивилась она.

– За то, что я ничего не знал о тебе. Хотел жениться на кукле.

– Я уеду, – сказала она. – Освобожу тебя.

– Не надо, – сказал он. – Теперь это глупо. Все равно ни тебя, ни меня больше нет. Есть какие-то другие люди.

– Так что же? – еле слышно спросила она.

– Ничего, – сказал он. – Поедем домой.

За обедом были только свои, никаких гостей.

– Ростбиф? – спросил его отец и занес дымящийся кусок черно-красного существа над ее тарелкой.

Она почувствовала дурноту.

– Нет, – и сделала неловкое движение, словно хотела оттолкнуть его руку. – Нет, спасибо. Мне еще не хочется есть.

– Надо, надо, – усмехнулся отец. – И главное: мяса побольше. Ты потеряла много крови, нужно восстанавливаться.

В приемной роддома пришлось долго ждать. Мокрая от растаявшего снега женщина в резиновых сапогах просила гардеробщицу:

– Вот бы взяли они меня тебе на смену, а? Поговорила бы ты, а?

– Взяли! – упиваясь, передразнила ее гардеробщица. – Кто ж тебя, пьянчужку, возьмет?

– Я, – шептала мокрая, – работать хорошо буду, я и ночами могу…

– Да ты дыхни! – торжествовала гардеробщица и оглядывала приемную, желая, чтобы все видели. – А ну, наклонись, дыхни, кому говорю!

– Я только утром сегодня пива выпила, а так ничего, – дрожала просительница, – я пивка только с мужиком за компанию…

– Ну и иди отсюдова со своим пивком, – гремела гардеробщица, – просить за нее!

И тут я увидела, как Рита спускается по лестнице с голубым свертком в руках. Рядом с ней шла пожилая медсестра и что-то объясняла.

Рита все еще была в желтых пятнах, и живот ее торчал из-под свертка, словно она и не родила. Лицо, правда, изменилось: глаза стали настойчивыми, а скулы заострились. Пока она одевалась, я поймала такси, похожее на белое горбатое животное. Мы вышли. На нас набросился снег.