Леонид Эгги - Островок ГУЛАГа

Правда более наблюдательные стали замечать почти незаметное: какая-то растерянность в их словах, действиях. Пока только чуть-чуть, но есть. Чувствуют, что и до них могут добраться. Еще бы! Десятки тысяч замерзших. Миллионы расстрелянных. Божьего суда ждать долго. Неужто на этом свете убийцы-коммунисты останутся без наказания? Кажется, да. Еще суровее стали «длиннополые», еще неприступнее. Так же исправно получают доппаек за «вредность и тяжелые условия службы», так же наводят страх своим появлением.

Возле комендатуры один отмечающийся как-то спросил энкавэдэшника: «Вот нас не будет, чем же вы заниматься будете?»

Приходилось видеть веселых людей, но такого смеха, каким смеялся «длиннополый», никогда не слышал. Уверенность, превосходство, клекот стервятника, торжествующего над добычей; презрение ко всем, кто не в форме – все было в этом смехе. Настолько он был громкий и впечатляющий, что из комендатуры выскочил другой энкавэдэшник, посмотреть, отчего вдруг такое небывалое веселье. Узнав причину смеха, присоединился к своему начальнику. Их корежило, они уже задыхались: как это не будет «контингента», куда это должны исчезнуть бараки? Вон сколько признаний сделано, сколько вредителей, шпионов, террористов разоблачено. И, взглянув друг на друга, оба энкавэдэшника смеются еще безудержней.

Слушая и глядя на этот циничный дуэт, все больше мрачнели лица стоящих в очереди на регистрацию в комендатуру.

«Такого контингента, как вы, на наш век хватит, еще детям и внукам достанется. Мы без работы не будем».

Добавлю к этому, что для нас, детей, арест Берии бесследно не прошел. При молчаливом одобрении взрослых, мы бегали распевая: «Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков.» Товарищ Маленков оказался самым бдительным учеником товарища Сталина. Это он сумел разоблачить врага народа, много лет скрывавшего свое вредительское нутро; прислужника империалистов, маскировавшегося под лучшего друга вождя всех народов; заклятого врага рабоче-крестьянской власти.

Отец брал меня с собой на собрания, и я слышал все это своими ушами.

…Со стороны нашей школы раздается рев моторов, что для наших мест большая редкость. Конечно же, нужно выяснить, что там такое происходит. Прибежал, осмотрелся – и стало не по себе. Неподалеку от нашей школы большое кладбище для зэков и спецпоселенцев. На краю его стоит много людей, а два бульдозера ходят по нему, сметая все подряд. Оглушающий рев дизелей. Грунт тяжелый, бульдозеры вязнут. Толпа безмолвствует. Кто-то крестится, кто-то вытирает слезы, но молчат. Какая-то женщина упала, плохо стало. Вокруг нее засуетились, пытаясь привести в чувство. Видимо, кто-то из ее родни здесь похоронен, вот и не выдержала крещеная душа такого кощунства.

Стоящий чуть в стороне от остальных старик плачет, стесняясь своих слез. Они застревали в бороде, словно капли дождя.

Обхожу дедушку, прохожу вперед, и рука сама захотела перекреститься. По всей взбороненной, взрыхленной земле валялись человеческие кости. Закапывали-то неглубоко. В надежде, что покойники не будут держать на них, зэков, обиду за экономию сил, которых и так не хватало. Они, могильщики, тоже в свое время не станут обижаться, когда придет их пора ложиться в землю.

Отдельно стоят несколько энкавэдэшников, наблюдают. Я пристроился рядом с дядей Валентином. Он – питерский, наш земляк. Вид у него расхристанный: брюки короткие, рубаха не заправлена, руки в карманах, на скулах нервно подергиваются желваки. Тяжко ему глядеть на все то, что здесь происходит. Рядом раздается чей-то шепоток: «Один тракторист отказался могилы губить, так его увели. С тракторной базы привезли другого. Но он тоже отказался. И его увели. Третий, подлец, согласился. А тот, который сразу стал пахать кладбище – в дым пьяный. Ему разрешили сбегать в магазин, и он тут же, у трактора, две бутылки без закуски».

Бульдозер идет в нашу сторону, покачиваясь на кочках, как лодка на волнах. Вот его нож опустился и выгреб такую груду костей, словно они там были сложены в штабель. Скорее всего, так оно и было. Видимо, зимой складывали мертвецов, комьями забросали – и все похороны. Черепа катились по земле в разные стороны. Раздался общий стон. Каждый мог оказаться в этой груде.

Дядя Валентин не выдерживает:

– Да это же враги народа заметают свои преступления! Неужели вы не понимаете этого?

На него шикают. Эх, дядя Валентин, дядя Валентин. Лучше бы ты про себя подумал то, что сказал.