Леонид Эгги - Островок ГУЛАГа

Со временем классная библиотека превратилась в школьную. Очень даже приличную. Для наших условий, конечно… Уже не учась в той школе, я все же иногда заглядывал в «нашу» библиотеку, по старой памяти, оставить там понравившуюся мне книгу. Пусть все читают.

В то лето отец решил взять меня на покос. Давно говорил: «Маленько подрастешь, и отправимся…» И вот, наконец, это время настало.

Как бы там ни было, свершилось: мы едем на сенокос. Едем первыми – наша задача обустроить стан. Уже вслед за нами катер должен будет пригнать баржу с имуществом и рабочими. Луга расположены далеко, в восьмидесяти пяти километрах от Вишеры, на Урсах около Чердыни. Добираться пришлось верхом, на лошадях.

Мне достался Булат. Мы с ним давние знакомые. Отец усаживал меня на него, когда я был совсем маленьким. Помню, что вышагивал Булат очень осторожно, высоко поднимая ноги – боялся, наверное, споткнуться, понимал, что мне тогда на нем не удержаться. Это был самый рослый конь, очень красивый – грива длинная, шея высокая, мощная грудь, весь черный, как ночь, только у копыт белая шерсть – издали казалось, что он в носках. Случайно я обнаружил что он, как и я, боится щекотки. Когда я водил веткой по его животу, у него в горле начинало что-то клокотать, по коже пробегали какие-то ряби. Он оскаливал зубы (смеялся по-лошадиному), выбрыкивал ногами и удирал, не подпуская к себе. Приходил ко мне Булат лишь после обещания не щекотать его больше, когда видел, что ветка отброшена в сторону. Еще Булат был моим самым терпеливым слушателем. Он очень внимательно выслушивал все мои секретничания и жалобы. Изредка, когда не было работы после дождя, мы ходили на рыбалку, на косу у поворота Вишеры. По дороге я рассказывал ему различные истории, услышанные от взрослых, а он, идя рядом, согласно кивал головой. Иногда казалось, что он и сам знал немало всяких историй, вот только рассказать не мог.

Нужно честно признаться, что в своих байках меня частенько заносило. То я прыгал с кедра на кедр не хуже Тарзана; вразмашку переплывал Вишеру или в одиночку взбирался на Помяненный Камень. Слушая мои враки, Булат недоверчиво косил на меня глазом, и волей-неволей приходилось держаться поближе к правде, потому что каждый раз, когда я начинал отчаянно врать – он сердился. Словно знал, что на кедры я едва взбираюсь, Вишеру переплывал с отцом на пароме, а на Помяненный Камень попал только во сне – на воздушном шаре, вместе с сыном капитана Гранта.

Как-то, увлекшись рассказом о неожиданном нападении на меня медвежонка, которого я сумел разложить на лопатки, я прозевал то предостерегающее движение Булата, после которого еще можно было опомниться с наименьшими потерями. Разгневанный моим беспардонным враньем, конь остановился, топнул ногой, поглядел на меня сверху.

– «Ты поборол медвежонка?! – вычитал я гневные мысли коня. – Опомнись! Он что, сирота? Медведицы рядом не было?»

Сконфузившись, я признался, как было на самом деле.

Однажды на старых вырубах бывшего лагпункта я лакомился земляникой, такой вкусной, что забыл о предупреждении отца о том, что здесь бывают медведи. И на бугорке наткнулся на медвежонка, который тоже ел ягоды. Мы оба страшно испугались и убежали друг от друга: он – к своей маме, я – к отцу.

Так все было на самом деле. Но откуда об этом знать Булату. Он прав, что одернул. Тем не менее, делаю вид, что обиделся. «Чего придираешься? Тогда я был маленький, а сейчас хожу в школу, знаю приемы. Встреться мне этот медвежонок сейчас, поборол бы его в два счета».

Булат, успокоившись, снисходительно помахивал головой: «Сейчас? Возможно, возможно…»

Но это из воспоминаний. Как вы поняли, я немного отвлекся. Мы едем на сенокос. Булата подводят к забору, и я, прямо с забора, сажусь в седло. Даже ноги в стременах. Правда, пришлось их подтянуть повыше.

Отец в последний раз проверяет, не забыл ли документы, разрешающие поездку, мы прощаемся со всеми и трогаемся в путь.

Через несколько часов, миновав посты, выезжаем к реке Язьве. Там сворачиваем вправо и оказываемся в деревне Федорцево. Ее у нас называют «чалдонской». Это значит, что населяют ее местные жители – не ссыльные, не поселенцы, не лишенцы, а те, чьи предки обосновались в этих местах давным-давно. Все встречные здороваются с нами. Мы отвечаем. Здесь так принято, и мне это нравится: сразу исчезает настороженность, тебе улыбаются, и ты сам расплываешься в улыбке.

Замечаю, что моего отца и дядю Андрея, который едет с нами, в селе знают. Запомнили, должно быть, по прошлым сенокосам.