Катя Пицык - Город не принимает

– Да, спасибо, пока, – Ульяна повесила трубку. – Какая же Королев гнида, мразь, ну мра-а-азь…

Она коснулась носом запотевшего стекла и, пребывая в мыслях, начала плотнее прижиматься к холодной поверхности, сплющивая кончик носа кверху, в пятачок. Слово «мразь» было произнесено более чем широко, практически нараспев, с удлинением каждого звука, даже «зь».

– Дима говорит, с сифилисом они сами накосячили, Королев просто решил писануться перед парнями в Крестах. Типа, он не при делах, его наградили. Ну какой дурак… Боже, мой муж – дурак! Ты представляешь, Таня? Мой муж – дурак.

Вечером того же дня она преподнесла свекрови бумагу с результатами анализов.

– Бесполезно, – сказала Уля следующим утром, за пять минут до начала лекции по этнографии. – Бесполезно.

– А чего они от тебя хотят?

– Смерти моей хотят. Смерти, Таня.

Молодой этнограф зашел в аудиторию, несколько сторонясь, не поздоровавшись, как чужой: он страшно стеснялся студентов.

– Видишь ли, – продолжала Королева, раскрывая конспект, – есть такие люди… Они не могут понять сути достоинства. Они думают, что достоинство есть у того, кто на данный момент унижает другого. Они должны посрамлять, обвинять, уличать, они боятся остановиться. Потому что они думают, что стоит им лишь на мгновение остановиться, и мир перевернется! Бдщ! Бдщщ!

Она всплеснула страницы тетради, изображая процесс деструкции мира.

– И тогда унижать станут их. Они думают, жизнь – это борьба. Любовь – это борьба. Отношения – борьба. Работа – борьба. Они думают, мир состоит из борьбы. Они не могут понять сути достоинства. Не могут.

– Почему?

– Почему? Пфф… Да почему-почему… Так получилось. Все события их жизни… укрепляли иллюзию борьбы. Иллюзию победы. Эти люди поверили в безнаказанность. У них просто сложилось превратное впечатление о жизни. Вот и все. Но это всегда кончается плохо. Любым иллюзиям приходит конец. Рано или поздно – ёбнет.

Разгладив возбужденные только что страницы тетради, Ульяна ударила ребром ладони по центру разворота:

– Уж ёбнет так ёбнет!

Скосив взгляд на преподавателя, я прижала пальцы к губам:

– Тсс!

– Боги, он уже здесь. Ох, какой неприметный мальчик.

После занятий Королева купила коробку конфет и обольстила нашу комендантшу на разрешение «перекантоваться» в моей комнате до возвращения Сомовой. Вечером мы отправились к Женечке ужинать.

– Ты теперь будешь жить с нами в общаге?! – спросила Женечка с обыкновенной для себя интонацией, налитой чистейшим мажором.

– Да!

Я немного подивилась такому ликованию.

– Это же здорово! – завопила Женечка и залилась смехом – ярким, молодым, истым. Так смеялись дети Ульяны еще совсем недавно – до того как научились говорить. Я взглянула на Королеву и поняла, что она восхищена на небеса любви и благоденствия.

– Входите, входите же.

Женечка потянула Ульяну за руку. Комнату обуревал бардак. Развязный, вышедший из-под контроля, имевший характерный холодящий привкус, – схожий с тем, что придает интерьеру обыск, ограбление или природная стихия. Оборванные шторы. Пучки сухой травы, привязанные к батарее. Стихи Хвостенко в салатнице. Сугробы вещей на стульях. Со спинки одного из них Женечка сгребла одежду в охапку и бросила на свою незастланную кровать. Затем, убрав с сиденья пустую жирную сковородку, предложила Ульяне присесть.

– Сейчас будем ужинать, – сказала Осмолова и тыльной стороной предплечья лихо сдвинула груду книг и немытых кружек к краю стола. Освободившееся место она обдула и «на чистое» высыпала пачку муки. Умело замешивая тесто, Женечка рассказывала:

– Организму человека необходимо железо. Но разве мы едим ножи и вилки?

Стремясь сделать свою речь как можно более дидактичной, она хватилась какого-нибудь столового прибора и, нашарив нож, занесла его над головой, попутно вспоров мешок с фасолью. Фиолетовые глянцевитые зерна со стуком просыпались на пол. Такие красивые, как обзерненный гранит. Или взорвавшиеся от счастья бусы. Уля бросилась поднимать.

– Не надо, оставь, – Женечка взмахнула рукой, жестом окропляя бардак – благословляя хаос слыть законом природы. – Будда умер от отравления свининой, – продолжала она.

Погибшего в Ульяне востоковеда подбросило на два метра. Ссутулившись, Женечка энергично мяла тугой, неподатливый ком вегетарианского теста. Ее толстое плетеное ожерелье мерно покачивалось над столом, как пустые качели на ветру. Украшение отяжеляли подвески – грозди мелких деревянных лошадок, выкрашенных в ядреные фосфорные цвета.