Франсуаза Саган - Смятая постель

Он чувствовал себя глупым, неловким и не владеющим ситуацией. На самом деле – а он ненавидел, когда она так делала, – он ждал, что она рассмеется ему в лицо, как после удачной и роковой шутки.

– А как ты думаешь? – спросил он. – Тебе почему так кажется?.. – Он запутался. Беатрис на секунду оторвалась от маникюра.

– Что я люблю тебя? – переспросила она. Она засмеялась и покачала ногой. – Это очень просто: я задала себе вопрос.

– Раньше ты этого не делала? – спросил он.

– Нет, – сказала Беатрис. – Странно, правда? Я жила с тобой, не думая об этом, то есть не думая о том, что я тебя люблю. Но вот я стала размышлять и поняла, что на этот раз я люблю тебя.

Ее тон был по-прежнему шутливым, она снова взялась за пилочку для ногтей.

– Но тогда что же мне делать? – спросил Эдуар.

В голосе было удивление. Беатрис посмотрела на него тоже с удивлением, потом улыбнулась.

– Но это не должно мешать тебе любить меня, – сказала она. – Это будет то, что называют взаимной любовью; то есть счастьем. Черт побери, Эдуар, я ненавижу слова! Пожалуйста, оставь эти манеры новобрачного, снимай свою рубашку и изнасилуй меня, ты ведь хочешь этого? Изнасилуй меня скорее, – добавила она, положив руку ему на бедро, – торопись, я хочу тебя, я хотела тебя на протяжении всего ужина.

Он опрокинул ее на постель. Они обрели друг друга, отдаваясь друг другу с силой и страстью. Это был поединок без снисхождения, что-то вроде ритуала изгнания злых духов. Будто они вместе совершили убийство и пытались забыть об этом. Обессиленные, они лежали на ковре, в метре один от другого, оба прерывисто дышали, но были уже спокойны. Беатрис повернула голову к Эдуару, улыбнулась ему краешком губ и тихо-тихо прошептала:

– Скажи мне, Эдуар, когда все так, как сейчас, какое значение имеет, люблю я тебя или нет?

– Не знаю, – честно признался он.

– Я тоже, – задумчиво заключила Беатрис.

Но на этот раз она лгала ему и лгала себе, лгала из робости. С ощущением безнадежности она подвинулась, перевернулась на живот и склонилась над Эдуаром.

Итак, его лицо, такое знакомое, успокаивающее, а иногда и тревожащее, стало лицом любви. Она зажмурилась, потом наклонилась и стала целовать глаза, виски, шею Эдуара с целомудренной и почтительной неторопливостью, ей совершенно не свойственной. Впервые в жизни она целовала своего победителя, ощущая, как из победы Эдуара рождается ее поражение, и, чувствуя, что победитель переполнен своей победой, она ощутила страх. Впрочем, меньше всего ей казалось, что она сделала подарок Эдуару: себе, а не ему открыла она этой ночью правду. Она признала, что его страсть разрушила ее безразличие, его преданность – ее высокомерие, его нежность – ее жестокость. Что она тоже полюбила его, и сказать ему о своей любви было только справедливо. «Просто для того, чтобы ощутить счастье, чтобы он был счастлив», – повторяла она себе, и ее удивляло, что счастье было куда ощутимее для нее, почувствовавшей вокруг себя сотни опасностей, чем для Эдуара, который с ними наконец распрощался.

Итак, она любила Эдуара и не скрывала этого. Ее друзья, разумеется, не хотели в это верить. Никола припомнил ей ее бесчисленные увлечения, Кати казалась выбитой из колеи, а Тони находила совершенно неприличным, то есть глупым и нарочитым то, что Беатрис кичится своей любовью. Беатрис находила совершенно естественной и ревность друзей, и их инстинктивную настороженность, она понимала, как трудно им примириться с новой, полной значимости ролью Эдуара, привыкнув к его незначительности. Перемена раздражала Тони и в профессиональном смысле тоже. Ей было чрезвычайно трудно оценить, а значит, и одобрить отсутствие сентиментальности, твердость и здоровье Беатрис в те времена, когда в моде были одиночество, некоммуникабельность и сексуальные комплексы, когда повсеместно взывали к человечности, требуя ее от всех и даже от актеров. Действительно, Беатрис рядом с другими знаменитостями кино и театра казалась случайно забредшим в стадо голодных овец сытым волком; и полное отсутствие в ней какого-либо чувства неловкости часто вызывало неловкое чувство в других. Парижане не понимали, с чего она вдруг взялась трезвонить на всех углах о своей великой любви, несколько запоздалой, с их точки зрения, пусть даже в ее представлении такая любовь была чем-то совсем новым. Им все это казалось смешным и на нее непохожим. Если бы так думала только Тони и ей подобные, Беатрис и внимания бы не обратила, но был еще Эдуар: он, казалось, тоже не верил ей и словно бы злился, будто она дала и не сдержала своего слова.