Франсуаза Саган - Волшебные облака

– Я не столь хитер, как Шерлок Холмс, но зато я знаю твои привычки. Поэтому умоляю тебя, сделай что-нибудь. Разведись или уезжай в Бразилию. Но только избавь меня от Алана. Он не отстает от меня ни на шаг. Пока он питает ко мне почти дружеские чувства, но стоит тебе на меня взглянуть, и он меня возненавидит. Я этого долго не вынесу.

Он откинулся на спинку дивана. Они беседовали в маленькой гостинице на левом берегу Сены, в которой Жозе когда-то довольно долго жила. Вдруг она взяла его за плечи и встряхнула.

– Ты что же, жаловаться мне вздумал? Скажите пожалуйста, две недели!.. Я с ним полтора года промыкалась.

– Да, но ты кое-что за это имела, а я – нет!

Она с минуту колебалась, потом залилась смехом. Этот смех заразил Бернара, и некоторое время они корчились на диване, охая, давясь и проливая слезы.

– Ты неподражаема, – задыхался Бернар. – Неподражаема! Тебе только не хватало обвинить меня в своем замужестве! Это меня-то, влюбленного в тебя по уши!.. Ха!.. Меня, вот уже две недели вынужденного водить твоего супруга за ручку… Невероятно!..

– Замолчи, – сумела произнести Жозе. – Хватит гоготать! Мне надо все как следует обдумать. Я хотела заняться этим в деревне… Ха-ха!.. Если бы видел меня там! Я ни о чем не думала, дрожала от холода… Там был милый пес, который брызгал на меня слюной… Ха-ха!

Упоминание о собаке вновь заставило их хохотать до упаду, они выбились из сил, покраснели как раки и наконец утихли. Бернар по-братски поделился с Жозе своим носовым платком.

– Что же мне делать? – сказала Жозе.

Алан теперь был в том же городе, что и она, быть может, совсем рядом, и эта мысль заставляла тяжело биться ее сердце, которое ощущалось как нечто громоздкое, ценное, но неподвластное.

– Если ты хочешь развестись, подай в суд, вот и все дела. Не убьет же он тебя!

– Я не за себя боюсь, за него. Не могу.

– Теперь я лучше тебя понимаю, – сказал Бернар. – Странный он человек. Когда я оставляю его одного, то при одной лишь мысли о том, что он где-то рядом одиноко бродит по Парижу, меня бросает в дрожь. Он пробудил во мне материнский инстинкт, о котором я и не подозревал.

– Как, и ты?.. А я-то думала…

– Но, по-моему, для брака этого слишком мало, – строго сказал Бернар. – Впрочем, решай сама. А пока я приглашаю тебя на коктейль к Северину. Алана там не будет. А мне пора уходить. Если хочешь повидать его, то он в «Рице». Там его пожирает глазами дюжина престарелых англичанок.

Жозе в задумчивости прислонилась к двери, потом решительно принялась за чемоданы. Это занятие должно отвлечь ее часа на два, так что до самого коктейля можно будет ни о чем серьезном не думать. А у Северина она обязательно отыщет собеседника с устоявшимися убеждениями или приверженного строгим принципам, который ее утешит. «Я вправду трусиха, – думала она. – Я ведь сама должна решать, как жить дальше». Жизнь ее походила на веселую бестолковую потасовку. Она вспомнила о том, как только что хохотал Бернар, и улыбнулась себе в зеркало. Потом в памяти ее всплыла сказанная им скороговоркой фраза: «Меня, влюбленного в тебя по уши…» Она повесила в шкаф свое платье, старательно расправив все складки. Это было очень милое платье, которое ей шло. Да, ее любили. Да, она ничего не ждала от этой любви. Она лишь кормилась из ладоней любящих ее людей. Себя она не очень-то жаловала.

Коктейли Северину удавались на славу. В этот день было приглашено немало богатых особ, несколько неподражаемых чудаков, два зарубежных актера, ряд знаменитых литераторов и художников, старые друзья дома. Среди них были и гомосексуалисты, но их число не выходило за разумные рамки. Жозе с удовольствием окунулась в этот пустой, эфемерный, декадентский мирок, который в то же время был самым живым, самым свободным и веселым из всех существующих на земле столичных мирков. Она со многими была знакома, и они приветствовали ее так, будто расстались вчера, радостно вскрикивали, и если в этой радости и была доля притворства, то совсем небольшая; потом они бросались целовать ее по-французски в щеки, по обычаю, который возник, как утверждал Северин, во время Освобождения.

Северину было пятьдесят, он слишком начитался Хаксли и выдавал себя за светского льва. Его квартира была увешана фотографиями ослепительно красивых женщин, которых никто не знал и о которых он хранил удивительное молчание. Желая казаться бодрячком, он всегда слишком громко смеялся, но под утро, что называется, увядал; однако его искренняя доброта, обходительность и неиссякаемый запас виски обеспечивали ему добрых друзей. К их числу принадлежала и Жозе. Шестикратно чмокнув ее в щеки и предложив руку и сердце, как это требовал здешний ритуал, он отвел ее в сторону, усадил под светильником и строго посмотрел в глаза.