Франсуаза Саган - И переполнилась чаша

Она пошла наискось в сторону Военной школы; на солнце покачивалась сквозь слезы широкая эспланада. Алиса споткнулась. Чья-то ладонь коснулась ее плеча, остановила ее, и она в ту же секунду, не успев испугаться, узнала Самбра. Шарль стоял перед ней в своем дурацком светлом костюме, со своей дурацкой фатоватой физиономией и дурацкой самодовольной улыбкой. Шарль, понятно, таскался за ней повсюду и вспугнул того, кто, по указаниям Жерома и по заведенной тактике, должен был идти за ней и отслеживать слежку. Шарль сорвал ей первую встречу, и по его милости ей придется теперь идти на вторую и снова ждать двадцать минут, а потом, возможно, и на третью, если у связного не рассеются подозрения. Она ненавидела Шарля.

Тот же был вполне доволен собой. Мало того, что ему удалось выследить Алису издали и потом, сидя в кафе напротив, наблюдать за ее долгим ожиданием – ожиданием, покоробившим в нем джентльмена и приведшим в отчаяние влюбленного, – ко всему прочему он оказался рядом с ней в нужную минуту и теперь уведет ее в безопасное место подальше от всяких необязательных и компрометирующих типов. Внезапная бледность Алисиного лица под загаром и холодный взгляд сбили его с толку, а после болезненными ударами посыпались слова, произнесенные незнакомым ему голосом (таким в иных фильмах богатый злодей разговаривает с добрым бедняком или жестокий фабрикант – с преданным садовником), голосом, какого уж никак нельзя было ожидать от Алисы.

– Что с вами? – сказала она. – Вы с ума сошли?

Она опустилась на ближайшую скамейку, он в изумлении последовал за ней. Она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить, с явным усилием сдерживая себя и все же не скрыв презрения:

– Как, по-вашему, может кто-нибудь ко мне подойти, если вы повсюду таскаетесь за мной, точно я шлюха? Идет война, Шарль, даже если вы не желаете этого замечать, несмотря на все, что видите вокруг: черноту ночей, людское горе, очереди на улицах и ужасные эти плакаты тут, там, везде!..

Она указала на деревянные щиты, исписанные немецкими словами, которые и в самом деле наводняли Париж и которых он в самом деле не заметил. Что ей ответить? Ничего. Как объяснить, что он видел только ее и что, случись ему завтра повезти ее в Канны, он бы точно так же не заметил море, как не заметил немцев в Париже.

– Но я же только хотел обезопасить вас, убедиться, что никто за вами не следит, что…

– Не лезьте в это дело, Шарль. Очень мило, что вы решили меня проводить, но вместо помощи это оказывается помехой, так что лучше я обойдусь без вас.

Она встала. Краски понемногу возвращались к ней, и на фоне парижского неба, на фоне купола Инвалидов ее элегантное тонкое тело вырисовывалось недосягаемым предметом грез. Снисходительная ирония, звучавшая теперь в ее голосе, нисколько не облегчала его участи.

– Идите, встречайтесь с этими вашими тюремщиками или с приятелями (могла бы сказать «приятельницами», и то заманчивей). А вечером мы с вами пойдем ужинать в дорогой ресторан, где под салатами прячут бифштексы и громко-громко смеются. Все остальное вас не касается, вы мне и сами это объясняли.

С тем она ушла, не обернувшись даже, уверенная, абсолютно уверенная, что больше он за ней не последует, что он раскаивается и против своей воли попустительствует ее опасным приключениям. Он возвратился в гостиницу пожинать в одиночестве горькие плоды преданности.

Вечер, в который он рассчитывал дать волю чувствам и даже любви, пришлось и в самом деле предоставить чувствам, но горестным. Ему оставалось только напиться, что он и попытался безуспешно сделать, приобретя у швейцара разорительно дорогой и преотвратный коньяк. Он лег рано и безнадежно трезвым, написал Алисе три письма с извинениями: одно страстное, другое саркастическое, третье жалобное, – разорвал все три и стал прислушиваться.

Алиса возвратилась около полуночи, к нему не зашла. Полчаса Шарль ждал в темноте, пока наконец все шорохи в соседней комнате не стихли. Тогда он поднялся и в халате пошел стучать в дверь из коридора, сам ужасаясь тому, что делает. Алиса не ответила, притворилась спящей, и он впоследствии был ей за это благодарен. В плохо освещенном коридоре, дрожа от холода и обливаясь пóтом под дверью женщины, которой он докучал, Шарль Самбра с отвращением представил себе, что такой вот Самбра мог бы в другую ночь ломиться в дверь и выкрикивать имя вместо того, чтобы, как сейчас, лечь спать и не шуметь. В такую ночь родился бы другой Самбра, которого Шарль не уважал, который даже был ему заранее противен.