Питер Робинсон - С ПОЛЯРОИДОМ В АДУ - Как получают МБА

И все же трудно обращать внимание на смертельные опасности, когда у тебя голова горит, а ноги стынут. Все, что я по большей части испытывал за первую пару недель, было лихорадочным ознобом.

Случай, произошедший как-то в обеденный перерыв, иллюстрирует настроение в новый, зимний семестр. Марти, мой однокурсник, хорошо владевший восточными языками, присел ко мне за столик и начал, по своему обыкновению, по-детски хвастаться, как много он путешествовал по Китаю, упоминая Пекин, Шанхай и полудюжину прочих городов. Мне это так и показалось: детское хвастовство. "Марти, — подумал я вдруг, — брось ты это дело. Ведь ты не так уж и интересен…" Мгновением спустя я понял, что случилось нечто важное, что произошло драматическое событие, как если бы молодой супруг впервые пожаловал к завтраку, не побрившись. Романтика покинула бизнес-школу.

Признаю, что тем семестром была в нашем настроении и положительная сторона. Она позволила мне и моим однокурсникам стать более человечными.

Осенью студенты слишком много энергии отдавали на то, чтобы произвести друг на друга впечатление. Марти так и норовил завести разговор про Китай. Один из бывших врачей несколько раз появлялся на занятиях в зеленой форменной рубашке и при галстуке-шнурке, лишний раз подчеркивая и напоминая всем, что у него медицинская степень. Я лично за обедом провоцировал вопросы про Белый дом. "Какой он вообще, президент? Что это такое — писать для него речи?" Разговоры про Белый дом возвращали меня на знакомую почву, создавая комфортабельное чувство, будто я человек опытный, много знающий и повидавший. Всю осень я лез из кожи вон, чтобы не просто справиться с нагрузкой, но и убедить однокурсников, что я кое-что из себя представляю. К зимнему семестру мы стали рассматривать друг друга уже не как коллекцию ходячих автобиографий, а скорее как личности. Мне задавали все меньше вопросов про Белый дом и я от этого не страдал.

В Портола-Вэлли наш дом постепенно лишился атрибутов холостяцкого общежития и приобрел атмосферу более или менее нормального жилища. Джо, Филипп и я приклеили к холодильнику расписание, кто и когда должен выносить мусор или чистить нашу кадку раствором хлорки. Для закупки продуктов мы скидывались в складчину.

В выходные перед началом семестра вечно бережливый Джо объявил, что собрался все нужное для дома купить в «Прайс-клубе», огромном, как склад, магазине, где можно было приобрести что хочешь, от продуктов до компьютерных принтеров, и с большой скидкой. Я поехал вместе с ним. Когда мы вернулись, Филипп чуть ли не с ужасом следил, как мы вытаскиваем из машины картонки промышленных габаритов, набитые рулонами туалетной бумаги, пакетами с чипсами и индивидуально упакованными куриными грудками. Хоть он и был швейцарцем, в Филиппе текло достаточно французской крови, чтобы серьезно ценить хорошую кухню. На куриные грудки он взирал с особенной неприязнью.

— Мы все очень заняты, так? — объяснял ему Джо. — А теперь вернешься домой, цап такую вот грудку из морозилки, швырк ее в микроволновку и — раз! — через девяносто секунд все готово. А потом можешь спрыснуть ее вот этим, — и он извлек семилитровую канистру горчицы.

— Прости им, господи, они не ведают, что творят… — покачнулся Филипп.

Впервые за всю учебу в нашей компании прозвучал по-настоящему жизнерадостный смех.

Зимний семестр делал и меня и моих однокурсников более похожими на людей, когда мы были в своем кругу, за стенами аудиторий, но зато внутри них мы стали походить на людей еще меньше. Покамест профессора читали свои лекции и рисовали на классных досках диаграммы, мы рядами сидели за столами-подковами, напоминая карикатуру на человека: стеклянные глаза, отвисшие челюсти, полная инертность.

Наша усталость, наши простуды и гриппы, вечная изморось на улице — все они определенно несли частичную ответственность за превращение интеллигентных, ясно мыслящих студентов в образчики зомбиподобных существ. Но то же самое произошло и с основными дисциплинами. Не хотелось бы лишний раз мордовать учебную программу, но всякому, кто задумывается над тем, а не пойти ли ему поучиться в бизнес-школу, следует иметь в виду, что определенная доля материала просто-напросто невероятно скучна. Из пяти предметов, бывших у меня в зимний семестр, три оказались абсолютно бесцветными.

Анализ данных касался статистики — изощренного, запутанного набора математических приемов, как именно из небольших выборок (к примеру, по данным о количестве дефектных изделий, которые машина может дать за минуту своей работы) выводить умозаключения о больших вопросах (объем дефектной продукции, которую упомянутая машина может выдать за год). Инструктором был Стен Словаки, замдекана, читавший нам компьютеры в эпоху летних лагерей и замещавший профессора Кемаля на «лесоводстве». Мне замдекана Словаки напоминал школьных учителей физкультуры. Сильные мужчины, прирожденные атлеты, любившие спорт и могущие даже после сорока или пятидесяти составить нам, тинэйджерам, конкуренцию на баскетбольной площадке или футбольном поле. Чего они не умели, так это говорить. Любая попытка объяснить правила простейшей игры, например, в вышибалы, превращала моих физруков в косноязычных, растерянно бормочущих неумех. Они могли минут по пять бессвязно лепетать, после чего, уставившись на носки своих кроссовок, бурчали: "Короче, класс, начнете играть, сами разберетесь".