Александр Торин - Кризис

Солнце палило нещадно, даже от ручейка не несло прохладой. Проклиная все на свете, я вытаскивал из багажника начинающие плавиться свертки с бесконечными салатами, ветчиной, вареными креветками, осознавая, что все это изобилие через пару часов неизбежно и бесповоротно исчезнет в желудках приглашенных, но, будто по инерции, метался между столами, создавая иллюзию организованности.

Более всего раздражали меня угли для жаровни. Пользоваться для жарки дровами категорически воспрещалось. В то же время, угли, продающиеся в местном магазине, совершенно не желали разгораться, несмотря на литр керосина, вылитого на них в течение последнего получаса. Я хорошо изучил эту коварную манеру: еще через полчаса они наконец начнут полыхать, тогда их будет невозможно затушить и придется заливать водой. Нормальные угли, пропитанные керосином, и загорающиеся от одной спички, стоили в два раза дороже. Покупка их была бы интерпретирована супругой как вызов семейному бюджету, так что, поливая угли керосином, я тем самым поддерживал хрупкий семейный мир. А худой мир, как известно, гораздо лучше доброй ссоры, по крайней мере, так мне тогда казалось.

– Привет! – Это появился наш первый гость, худощавый парень с рыжими усиками, вот уже третий год подряд обучающийся вместе с супругой на курсах безумно сложного английского языка. – Ну, поздравляю, – он протянул мне стаканчик с плещущейся на донышке водкой. – Чего, не горят?

– Не горят, сволочи.

– Да ты не те угли покупаешь, надо пропитанные керосином брать, знаешь как они занимаются?

– Знаю, знаю, – я мрачно продолжал свою миротворческо-поджигательскую деятельность. Угли дымились, в воздух поднималось мутное облачко ядовитых газов. Алкоголь не сочетался с местным климатом, от жары и керосинового чада сознание начало свои обычные фокусы. Симптомы были мне хорошо знакомы: я занялся поисками смысла жизни.

Пустота. Работа с девяти утра до одиннадцати вечера. Пару раз в неделю дома заканчивается жратва, и приходится ехать в супермаркет, благо он работает двадцать четыре часа в сутки. Как мы только жили в Союзе Советских, Социалистических и не знаю чего еще… Воистину, не хлебом единым жив человек. И еще – какая чертова уйма мелочей необходима человеку для комфорта. Каждый месяц в этом убеждаюсь.

Черт бы все побрал. Все эти сверкающие машины, жадно пожирающие бензин, одноэтажные дома с убогой неоновой рекламой. Неестественный сплав народов мира, среди которых преобладают выходцы из Юго-Восточной Азии и мексиканцы. Такой будет наша планета будущего – гамбургеры в грязных забегаловках, бензин в автомобильных баках, жевательная резинка на расплавленном от жары асфальте.

Господи, ты же понимаешь меня. Где осталась та, хоть немного напоминающая нормальную, жизнь? Где узкие улочки старинных городов, выходящие на ратушную площадь, где эти соборы, переплетением прозрачных кружев протыкающие небо? Где запах кофе, терпкого вина, освещенные разноцветными лампочками бары, воздух в которых клубится сизыми облаками табачного дыма. Лавки букинистов, пахнущие желтой, пыльной, хрупкой бумагой. Падающие на площадь желтые листья, готические шпили, подсвеченные прожекторами, и этот сладкий запах дымка, глинтвейн, разливаемый в глиняные кружки морозным рождественским вечером. Где те безумные вечера, когда на город падает первый снег, и улицы, дома с черепичными крышами, садики и деревья покрываются белым одеялом? Куда делись вы, освещенные окна, музыка, вырывающаяся на улицу, дом с эркерами, темный подъезд, и колокольный звон. Неужели, неужели всего этого уже никогда не будет? Где вы, тусклые внутренности трамваев, искрящие электричеством усики троллейбусов, бюсты классиков в мрачном коридоре, и фортепианные аккорды, завихряющие снежинки, падающие на памятник Петру Ильичу.

Мимолетное воспоминание исчезло. Обливаясь потом и закашлявшись от удушливого чада, я с удовлетворением отметил, что угли наконец начали разгораться. Гости, тем временем, понемногу собирались. Приехали знакомые жены: сухонькая, вертлявая Вика со своей, как две капли воды похожей на нее сестрой, и их высокие, торопливые голоса с южными интонациями вызвали у меня мгновенный, но, к счастью, непродолжительный приступ мигрени. Потом появился мой сослуживец Саша с женой и ребенком одиннадцати лет, сопровождаемый тещей и тестем. Родственники приехали погостить к дочке и, казалось, раздумали уезжать. По крайней мере, они жили у Саши уже около года. Теща со страдальческим лицом уселась на скамейку, извлекла из сумки пластмассовый веер, купленный в китайском квартале Сан-Франциско, и начала им обмахиваться. Тесть нерешительно поздравил меня, немного помялся, совершив пару кругов вокруг жаровни, и, стесняясь, предложил выпить за мое здоровье.