Айрис Мердок - Дитя слова

— Духа-то у вас предостаточно. Так вы считаете, что я ему нужен. Но, возможно, он нужен мне еще больше, чем я ему.

— Я и об этом думала, — сказала она. — Эту встречу я, конечно, устраиваю прежде всего для Ганнера и себя. Но я немного думала… и о вашем положении… тоже.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Я знаю, что слишком много позволяю себе…

— Нет, я сказал без всякой иронии. Да и когда говорил про «дух», имел в виду вашу смелость. А кроме того, я действительно считаю, что вы очень добры.

— Вы сказали, что думали о нем… и обо всей этой истории… тоже.

— Я с тех пор ни о чем другом вообще не думал. И тут я почти не преувеличиваю. Все эти годы я жил с этим, дышал этим.

— И вы чувствовали себя виноватым?

— Да.

— И были несчастны?

— Да.

— И считаете, что это разрушило вашу жизнь?

— Да.

— В таком случае вы тоже нуждаетесь в помощи.

— Конечно. Но кто мне поможет?

— Ганнер. Даже вот этот разговор со мной. Ох, я так рада, что встретилась с вами, а не просто написала! Я сначала думала — действительно так думала, пока не написала письма, — что попрошу вас лишь встретиться с ним, прямо в письме, а уж вы поступите, как знаете, я же больше ничего не буду делать. А потом мне показалось, что, письма недостаточно — ведь в нем ничего не объяснишь… Я почувствовала, что должна встретиться с вами… и, Боже, как же я рада, что мы встретились.

Она сидела очень прямо, распахнув пелерину, подогнув под себя ногу, так что голубое шерстяное платье туго обтягивало колено. Блестящие темные волосы в тщательно продуманном беспорядке многослойных завихрений ниспадали ей почти до плеч. Она смотрела на меня, а мне не хотелось встречаться со взглядом этих сумеречных глаз, не хотелось, чтобы мое лицо что-либо ей говорило. Я смотрел вниз на ее обтянутую нейлоном щиколотку и дорогую, хорошо начищенную, но сейчас заляпанную грязью, туфлю на высоком каблуке.

— Спасибо. Вы полны прекрасных прожектов. Я только сомневаюсь, сработает ли хоть один из них.

— Вы хотите сказать, что не встретитесь с Ганнером?

Слишком многое происходило вдруг, сразу, словно судьба, долгие годы продержав меня без всяких происшествий, накопила кучу событий, которые должны были случиться в моей жизни. Я не хотел этих волнений, этой необходимости принимать решения. Я не хотел, чтобы эта волевая, настырная, немыслимо хорошо одетая женщина «использовала» меня и мне «помогала». Я сказал:

— А как считает Ганнер, где вы находитесь сейчас? Люди обычно не выходят из дома на прогулку в восемь утра.

— Ганнер в Брюсселе. Но даже если бы он был дома… я часто рано езжу с Бисквитиком верхом. Вот почему мы явились тогда на лошадях, а вовсе не для того, чтобы произвести на вас впечатление.

Ее доверительный тон, ее явное желание выглядеть правдивой невольно тронули меня, вызвав чувство стыда. Я понимал, что мне следовало бы вести себя совсем иначе. Я должен был бы испытывать благодарность и тактично выразить ее. Но я не мог. Мною владели отчаяние и ужас, хотелось бежать без оглядки. Столь многое, что столько лет лежало под спудом, вдруг стало явным, и я не мог спокойно это вынести. К тому же я сознавал, что позже с неприязнью буду вспоминать этот разговор и находить в нем бесконечные поводы для угрызений.

— По-моему, мы уже достаточно сказали друг другу.

— Но вы встретитесь с Ганнером?

— Да, очевидно. Но мне еще надо обдумать, как…

— Вы должны нам помочь. Теперь должны — после того, как я вам столько рассказала, открыла то, чего не открывала никому. Только вы способны помочь нам. А теперь я вижу, что только мы способны помочь вам. Я хочу сказать — Ганнер способен. Почему вы должны быть несчастливы? При нынешнем положении вещей вы в обоих случаях проигрываете: вы несчастны и выхода нет, вы ничего не предпринимаете, чтобы решить проблему. Неужели вы не хотите изменить свою жизнь?

— Не уверен, что хочу. Она ведь может измениться и к худшему. Я понимаю, что Ганнеру, возможно, станет легче после того, как он поговорит со мной. Но сомневаюсь, чтобы мне стало легче после того, как я поговорю с Ганнером. «Простить» меня Ганнер не может, и я сомневаюсь, может ли Бог: что случилось, то случилось. Я не хочу сказать, что это было нечто сверхдраматическое. Просто нет такого психологического или духовного средства, которое избавило бы меня от моей беды. То, что Ганнеру станет легче, — мне не поможет, это даже — если вы понимаете, что я хочу сказать, — не порадует меня. Встреча с ним лишь приблизит, углубит мое горе. Единственный выход для меня — это смерть. Но я вовсе не имею в виду самоубийство. Вы меня понимаете?