Айрис Мердок - Дитя слова

Я сделал вид, что занят работой. И все утро делал такой вид.

Я решил пораньше отправиться обедать и обедать долго, невзирая на поток остроумия, который это вызовет у нас в Зале. Ходьба целительно действовала на меня. Я решил пойти пешком на север Сохо и удовольствоваться сандвичем в одной из пивнушек на Чарлотт-стрит, где я любил напиваться, когда был моложе.

Я выскользнул из комнаты, натянул пальто и кепку и двинулся к лестнице. И тут же приостановился. Не безопаснее ли спуститься на лифте? Но что, если я окажусь в лифте с Ганнером? На работе ли он сегодня? Я решил отважиться и избрать лестницу. И пошел вниз. Я почти дошел до нижнего этажа, когда с улицы в холл вошла женщина, быстро пересекла его и побежала вверх по лестнице. Она не была нашей служащей, я ее прежде никогда не видал. Она была шикарно одета. Так шикарно у нас в учреждении не одевались. Брюнетка, в меховой шапочке и дорогом с виду меховом пальто с металлическим поясом вокруг тонкой талии и ярким шелковым шарфом. Я охватил все это одним взглядом. Она прошла мимо меня, благоухая духами, и исчезла, свернув с площадки.

Я застыл. Затем повернул назад. Я был абсолютно убежден, что это так, и все же решил проверить. И зашлепал вверх по лестнице. Кабинет Темплер-Спенса, — а теперь, должно быть, Ганнера, — находился в бельэтаже, на piano nobile, [50] Аристократический этаж (um.) . почти рядом с лестницей. Поднявшись до конца пролета, я свернул в широкий, устланный ковром коридор. Женщина в меховом пальто стояла у кабинета Ганнера — она уже взялась за ручку двери и обернулась. Я на секунду застыл — она смотрела прямо на меня. Она не только знала, что я вернулся и последовал за ней. Она знала, кто я.

Я поспешил ретироваться. Чуть ли не бегом выскочил из здания. И все твердил себе снова и снова, что несомненно ошибся. Несомненно, ошибся. Во взгляде, который в течение секунды она устремила на меня, было узнавание. Однако же она никак не могла знать, кто я. Просто у меня мания преследования, вернулась старая болезнь, которой я так страшился. Я шагал и шагал по улицам. Через какое-то время обнаружил, что нахожусь у подножия башни Почтамта. Я заходил в несколько баров и пил виски. Есть я ничего не мог. Подумал было о том, чтобы не возвращаться на службу. И все же вернулся около трех. Надо держаться установленных правил, рутины. Я должен сидеть за своим столом. Должен сделать над собой усилие и работать. Не должен весь день бродить по Лондону.

— Послушайте, Хило, три часа на обед — это не дурно!

— У Хилари такой вид, точно он пропустил стаканчик-другой.

— Хилари, Хилар и-и …

Я снова сделал вид, будто с головой ушел в работу. Я даже дважды прочел одно дело, но так ничего и не понял. Девушка, работавшая в Архиве, — Дженни Сирл — принесла чай, так как Скинкер подцепил грипп. Она поинтересовалась, все ли у меня в порядке. Вошел Артур с грудой материалов. Он тоже с тревогой посмотрел на меня. Погладить меня он не посмел, но положил руку на стопку бумаг таким жестом, который неким таинственным образом на языке человеческих знаков выражает сочувствие.

Я все еще ощущал запах духов леди Китти, словно он пропитал мою одежду, пока она проходила мимо. Я попытался представить себе ее лицо, но лишь смутно видел перед собой темные волосы и темные глаза. Темно-синие? Темно-карие? К этому времени я уже твердо решил, что все это мне показалось. Она никак не могла знать, кто я. Возможно, она почувствовала, что кто-то поднялся по лестнице следом за ней — какой-то любопытствующий нахальный клерк. Она, наверно, даже не заметила меня, когда я спускался вниз. Она-то ведь к той истории никакого отношения не имеет. Хотя сейчас мне пришло в голову, что я ни разу не задумывался над тем, как Ганнер обрисовал своей второй жене гибель первой. Я просто не в силах был заставить себя вызвать в памяти образ Ганнера — как он говорит, что думает, как мыслит, и я постарался закрыть для себя эту тему.

На улице уже стемнело. Голова у меня раскалывалась от виски. Я чертил в блокноте пересекающиеся круги и рассеянно слушал нескончаемую болтовню Реджи и миссис Уитчер. Сколько пройдет времени, прежде чем все у нас в учреждении узнают, что я натворил? Станет ли это всеобщим достоянием? Ведь разница между тайным позором и публичным — огромная.

До меня долетело имя Ганнера, и я стал прислушиваться. Миссис Уитчер говорила о леди Китти:

— Она дочь какого-то мелкого ирландского лорда.

— А разве она не из еврейской банкирской семьи?