Айрис Мердок - Дитя слова

Томми выглядела сегодня совсем викторианкой. В известной мере из-за кудряшек. Вид у нее был усталый, И это ей шло. Неверный свет подчеркивал контуры ее лица, выделявшегося белым пятном на темпом фоне, но не обнаруживал цвета глаз. Носик ее и рот морщила гримаса озадаченности, сочувствия и любви. На ней была сегодня белая кружевная блузка с гагатовой брошью в форме креста, длинный черный жакет и черная бархатная юбка до лодыжек, которую она чуть приподняла, обнажив изящную икру, топкую лодыжку в белом ажурном чулке и маленькую бархатную туфельку. Ноги у нее были совсем маленькие. Ее унизанные серебряными кольцами руки то и дело нервно отбрасывали назад длинные волосы, закрывавшие высокий воротник блузки, белизну которой подчеркивало пламя свечей. Все эти детали, несмотря ни на что, я подметил и даже нашел Томми привлекательной — секс ведь заявляет о своем всепоглощающем присутствии почти при любом положении вещей. В моих глазах притягательность Томми то возрастала, то убывала по совершенно неопределенным законам. Когда меня начинало тянуть к ней, я пытался с этим бороться, и на время обычным проявлениям доброты и нежности приходил конец. Я подумал было дотянуться до нее через желтую скатерть, а ей так этого хотелось, но не стал. При том, как обстояли нынче мои дела, мне уж безусловно придется избавиться от Томми.

А она была сейчас бесконечно терпелива и изобретательна. Она все испробовала — и разговор на самые разные темы, и молчание. Кусок пирога со взбитыми сливками лежал у меня на тарелке и мокнул. Я выпил еще немного вина и скривил в гримасе лицо. Я ничего не говорил Томми про Кристел и Артура. Мне была бы невыносима ее радость.

— Не налить еще виски, родной?

— Нет.

— А что ты хотел бы получить на Рождество?

— Заряженный револьвер.

— В чем дело… Хилари… любовь моя… что-то с тобой происходит. И явно не из-за меня.

— Извини, Томкинс.

— Ты сегодня точно мертвый, точно зомби.

— Мне бы и хотелось быть мертвым.

— Не говори так — это грешно. Расскажи мне лучше. Расскажи хоть немножко. Расскажи намеками.

— Смешная ты девчонка. Ты иногда мне нравишься.

— Ты тоже иногда мне нравишься. Расскажи же.

— Не могу, Томми. Много лет тому назад я поступил очень дурно. И забыть об этом никогда не смогу. — Настолько я с Томми еще ни разу не был откровенен, и она это знала. Я услышал, как она судорожно, победоносно вздохнула, и я сразу ушел в свою скорлупу.

— Продолжай же. Пожалуйста. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. Мне просто хочется стать на твое место. Быть для тебя прибежищем, где бы ты мог расслабиться. Избавиться от боли.

— Я не могу избавиться от боли, — сказал я. — Грех и боль неразрывно связаны друг с другом. Один только Господь Бог способен их разделить.

— Так позволь мне быть Госиодом Богом. В конце-то концов… говорят же… что мы можем…

— Нет, Томкинс, извини, ты не можешь. Ты — это ты. Вот ты приготовила мне пирог с патокой, который, к сожалению, я не в состоянии есть. Надеюсь, он не пропадет.

— Патока долго не портится.

— Ты маленькая шотландочка, которая знает, что патока не портится. А моя беда — космическая.

— А не слишком ли много ты мнишь о себе? — сказала, помолчав, Томми. — В конце-то концов ты — это всего лишь ты, человек с вьющимися волосами, с угрюмым лицом и разными носками на ногах…

— Это придумала Лора Импайетт.

— Почему ты вспомнил сейчас про Лору?

— Сам не знаю. Не потому, что она имеет к этому какое-либо отношение.

— Значит, Лора. Вот в чем дело. Лора. Почему ты вдруг вспомнил о ней?

— О Томми, перестань… Я пошел домой.

— Почему ты вдруг упомянул Лору?

— Не знаю. Потому что у меня мысли скачут. И, конечно же, я слишком много мню о себе. Ну, кто я такой, чтобы у меня было космическое горе? Ладно, Томас, будь ко мне подобрее.

— Ты даешь мне слово, что это не…?

— Да, да, да, Томми. Мне надо идти. Извини уж.

Томми вскочила и опустилась на пол у моих ног, что с ней иногда случалось. Она стояла на коленях, уткнувшись головой в мои колени, ища руками мои руки, волосы ее, пахнувшие шампунем (она всегда мыла их по пятницам), разметались по полам моего пиджака.

— Ох, Томас, маленькая моя…

— Любовь моя… о любовь моя… позволь мне тебе помочь… я ведь так люблю тебя.

— Просто не могу понять — почему. Томми, мы должны расстаться.

— Не говори мне так сейчас, когда между нами установилось взаимопонимание…

— Никакого взаимопонимания между нами нет. Ты в каком-то трансе. А я холоден, как селёдка.