Айрис Мердок - Дитя слова

Самое удивительное, что через какое-то время — возможно, не через минуты, а через часы — я уже рассматривал эту возможность довольно спокойно. Если это и так, я все равно должен увидеть Китти. Выходило даже, что, если это так, — особенно если это так, — я тем более должен видеть ее. Я чувствовал, что силы рока плотным кольцом окружили меня. Быть может, не Китти, а сам Ганнер заманивает меня, притягивает, чтобы насладиться идеальной местью? А если существует заговор, не должен ли я смириться, если расставлена западня, не должен ли я попасть в нее? Неужели в тот момент я хотел, чтобы Ганнер убил меня? Я, конечно, понимал, что подобные мысли могут прийти в голову только полубезумному человеку. Они, по-видимому, были плодом лихорадочной работы мозга, когда я пытался принять решение, которое не отдалило бы меня от Китти, и потому мирился с возможными ужасами, вызванными к жизни Бисквитиком. Я должен пойти к Китти, даже если меня ждет смерть, даже если и она хочет моей смерти.

Наконец я вроде бы что-то решил и мог больше не думать об этом. Куда более важными, более глубокими были соображения, заставлявшие меня размышлять о том, как быть завтра. Нет, не мог я поверить, что Ганнер в пятницу разыграл передо мной комедию. Конечно, искренность — вещь относительная: он мог быть искренним и одновременно неискренним. Но наш разговор был чем-то реальным, чем-то важным, мы оба искренне жаждали его провести. Мы пришли к чему-то, безусловно, хорошему — во всяком случае, это останется хорошим, если мы сумеем сохранить спокойствие духа, которое необходимо, чтобы этот разговор оказал свое действие. Ганнер ненавидел меня, он хотел меня убить. Затем благодаря его врожденной широте, благодаря тому, что в мире существуют силы добра, мы смогли вдруг мирно поговорить, простить себя и друг друга. Все, вроде бы, «прошло хорошо». И только сейчас, ворочаясь в постели, я понял, как был бы счастлив, если бы все произошло само собой, если бы все произошло между мной и Ганнером без Китти, тенью стоявшей позади. И в иные минуты я проклинал то, что для меня была испорчена радость, которую я мог бы ощущать, произойди все иначе. Если бы только Китти не вмешалась. Однако же именно благодаря ее вмешательству все и произошло.

Мое тело и мысли метались, и, по мере того как шли часы, я все больше и больше убеждался в том, что все эти события разворачивались на фоне чего-то огромного, предопределенного и потому умиротворяющего — моей любви к Китти. Состояние влюбленности обладает самоутверждающей всеобъемлемостью, оно возвещает о себе миру и прославляет его столь бурно, что это, подобно наркотику, становится потребностью сознания. Без этой пульсирующей жажды коммуникации сцена темна и все мертво. Это состояние безумия, возможно, нежелательно, оно враждебно справедливости, благолепию, здравому смыслу. Но для тех, кто порабощен страстью, оно оправдано в большей мере, чем для обычного, не приобщенного к благодати человека. Конечно, я непременно снова увижу Китти. Моя любовь к ней — великое, неожиданно свалившееся на меня благо. И хорошо, что меня это изменило, встряхнуло, перебрало все мои косточки, опустошило мозг. Могу ли я желать, чтобы это было иначе, или не желать страданий, которые мне это может принести? Об ее чувстве ко мне я не смел думать, о будущем я просто не думал. Считал, что его нет. «Надежды» у меня не было. Зато я смутно видел различные «блага». Если только я сумею выдержать и не смешаю все в одну кучу, если не буду ни на что надеяться и строить планы и готов буду вынести любое горе, — тогда, быть может, в конце концов судьба и смилостивится надо мной и каким-то неясным пока еще образом все устроится к лучшему.

— Не ходи к ней, — повторила Кристел. — Я так боюсь. Эта женщина завлечет тебя и погубит.

— Не говори глупостей! — сказал я. — Ты же ровным счетом ничего не знаешь о ней.

Мы пили вино — во всяком случае, я пил. Кристел придвинулась ко мне вместе со стулом и сейчас напряженно, с мольбой смотрела на меня своими расширенными золотистыми глазами. А я был словно наэлектризованный, мне не сиделось на месте, я весь дергался от волнения, и желания увидеть Китти, и любви, и значительности недавних событий.

— Золотой мой, не встречайся с ней. Оставь ее в покое. Я так бесконечно рада, что ты видел Ганнера и что все прошло хорошо. И на этом поставь точку, оставь все, как оно есть, — ведь ты уже добился чего-то хорошего. Не встречайся больше с ней, да и с ним тоже. Давай сбежим, пока можно. Я рада, что ты уходишь со службы. Ох, давай куда-нибудь уедем.