Олег Рой - Мир над пропастью

Настена еще сладко посапывала в своей кроватке. Игорь и Аля занялись приготовлением завтрака – это тоже было для них чем-то вроде привычного ритуала. Он резал пузатые помидоры для салата, она аккуратно снимала с сосисок прозрачную шкурку.

– Ну расскажи мне про своих оболтусов, – попросил он, чтобы сделать жене приятное. Игорь знал, что Альку хлебом не корми – дай поведать о своих подопечных. А в этом году, когда ее класс стал выпускным, она просто не могла говорить ни о чем другом.

– Ты же знаешь, оболтус у меня всего один – Митька Ложнов, – рассмеялась Аля и бросила сосиски в бурлящую кастрюлю. – А вот девчонки очень даже положительные. Одна, Аллочка Тетеркина, так вообще собирается ехать поступать в МГУ, на экономический. Представляешь? И, я думаю, поступит. Она девочка организованная, целеустремленная, и Ирина Валентиновна, математичка, ее хвалит…

– Не понимаю я, Алька, чего там хорошего, в этой Москве? – отвечал Игорь, берясь за зелень. – Что все туда так рвутся… По мне, эти мегаполисы людей просто сжирают. Те, кто живет в таких, как наш, маленьких городах, как-то более естественны, более человечны, что ли…

– А в Москве, по-твоему, все звери, да? – Аля убавила огонь под кастрюлей и сердито поглядела на мужа.

– Ну нет, конечно, – слегка смутился тот. – Наверняка и там хорошие люди есть. Просто там жизнь такая… Суматошная, суетливая. А теперь еще и борьба за выживание.

– Ты так говоришь, точно бываешь там несколько раз в год. – Аля выдвинула ящик кухонного стола и достала три вилки.

– Ты же знаешь. Я там всего-то два раза был, да и то проездом. Один раз в увольнительной, а второй, когда из армии ехал. И мне не понравилось. Полно народу, все бегут куда-то, толкаются, и никому ни до кого нет дела.

– А я вот все детство бредила Москвой, – задумчиво произнесла Аля и поставила чайник на плиту.

Он слышал это далеко не в первый раз. У его жены была давняя и безответная любовь к российской столице. Она умудрилась влюбиться в этот город, еще будучи маленькой девочкой, причем заочно, никогда там не бывая.

У маленькой Али Говоровой из родных была только тетка. В меру любящая и в меру строгая. После смерти младшей сестры Наталья взяла на себя все заботы о девочке и ни разу об этом не пожалела, по крайней мере, вслух.

Лет до трех малышка была уверена, что так живут все дети – на каждого ребенка полагается один взрослый, который о нем заботится: воспитывает, кормит, одевает. У нее, например, такой человек – тетя Таша. И только услышав несколько раз от других детей непонятное, но такое приятное уху слово «мама», она постепенно вникла в суть вопроса и поняла, что она не такая, как все. Что мамы у нее нет и не будет.

Когда Аля пошла в школу, она сообразила, что, будучи бедной несчастной сироткой, можно получать очень даже неплохие привилегии. Учителя были к ней снисходительнее, чем к другим, прощали шалости, завышали оценки, одноклассники делились принесенными из дома бутербродами и яблоками.

Но для того чтобы эта лафа продолжалась, нужно было научиться постоянно поддерживать сиротский образ. В этом Аля преуспела. Она часто рассказывала, как ей не хватает родителей, особенно мамы. Как безумно они ее любили, как баловали и как ей тяжело было их лишиться. Доверчивые одноклассники охали и ахали, угощали ее конфетами и клялись защищать от всех невзгод.

Во втором классе девочка пошла еще дальше. Она стала фантазировать про злую тетку, которая бьет ее, морит голодом и не дает игрушки, купленные когда-то родителями. Слухи о ее горемычной жизни дошли до учительницы, и ничего не подозревающую Наталью вызвали в школу.

Вечером тетка в первый и последний раз больно выпорола Алю старой сентябрьской крапивой. К вечеру гнев Натальи поостыл, и она решила поговорить с племянницей серьезно. Та сидела на бревне за сараем и плакала навзрыд. Ей и в самом деле сейчас казалось, что тетка ее ненавидит и постоянно обижает.

Наталья присела рядом и обняла племяшку за плечи. Девочка принялась всхлипывать еще отчаяннее.

– Ну все, хорош уже реветь, хорош… На вот платок, утрись. Больно тебе? Ничего, до свадьбы заживет. А я на тебя не в обиде. Понимаю ведь, что врала ты не со зла. Тяжело тебе без папки, без мамки… Вот и хочется, чтоб чужие люди пожалели, так ведь?

– Так… – шмыгнула носом Алька.

– Ну пожалеют по первости, так что в том хорошего? – продолжала тетка, сложив на коленях огрубевшие от работы руки. – Жалостью-то не проживешь, жалеют-то только нищих, убогих да блаженных. А здоровому, сильному человеку стыдно должно быть, когда его жалеют. Вот хоть меня возьми. Думаешь, мне не тяжело одной – и работать, и по хозяйству, и тебя поднимать? А я разве ж ною? Да что я! Посмотри кругом – разве кому-нибудь легко? Никому не легко, а никто не жалится, не плачется. И ты не плачься, все свои горести в себе таи. А на людях, наоборот, улыбайся, будто у тебя все хорошо. Тогда тебя и любить, и уважать будут. А жалких да слабых никто не любит…