Игорь Зотов - Аут. Роман воспитания

История Алексея Светозарова кому-то (да почти всем, я уверен) покажется вымышленной от начала до конца. Это не так. Я лично знаю этого молодого человека, знаю его родителей, даже приятельствую с его мамой – Люсей – еще с московских времен. Не поверите, но нас свела именно Надежда, которая, в свою очередь, училась когда-то с Михаилом Светозаровым на одном факультете. Но это так, в сторону.

Итак, я знаю этого человека, и почти все события, которые касаются его детства и отрочества в России и в Америке, – правда. Что же касается дальнейшей его жизни – в Дании и отчасти в Москве, то мне приходилось пользоваться лишь отрывочными сведениями и какими-то отголосками событий, в которых он либо принимал, либо мог принять участие. Равным образом в моей книге действуют персонажи и реальные, и почти реальные – то есть те, о жизни которых я могу составить впечатление не на основе личных наблюдений и знакомств, а на основе косвенных, хотя и весьма красноречивых фактов. Именно поэтому я и наделил их чужими именами. Только и всего.

Трое из них – реальных, и двое – полувымышленных – очень помогли мне в составлении этой книги. Именно в составлении, а не в написании, поскольку она содержит воспоминания участников этой истории, воспоминания, друг дружку иногда добавляющие, иногда повторяющие, а иногда и отрицающие. Неоценимую услугу оказал мне мой приятель и по ремеслу, и по жизни Дима Рогов, честно описав свой взгляд на события. А кумир Алексея Светозарова Вениамин Гранатов вообще прислал в качестве вставной части свою новую книгу, которую вы найдете, дочитав историю моего героя до конца. Таким образом оба уважаемых мною писателя учинили под этой обложкой своего рода состязание.

Дима Рогов не только поделился со мной своими воспоминаниями об Алексее, но и, немного пококетничав, правда, прислал мне по мейлу коротенький рассказ, что называется, «на тему». А именно – «Лужу».

Прошлой весной мы с ним вместе ездили в Питер. Наша московская подруга, кинокритикесса и вдобавок кинорежиссер (редкое совпадение) Наташа Бабинцева купила удачным случаем квартиру на Мойке окнами (единственным, впрочем, окном) на Екатерининский канал и на Спас на Крови за ним. Ну и пригласила нас на что-то вроде новоселья. Квартира – сильно сказано: крохотная, но элегантная студия. Выпили вина, закусили сыром, а для слив – не сезон (сыр, замечу, для меня всего лишь метафора: я уже пятнадцать лет вегетарианец). Затем спустились на Итальянскую улицу в «Бродячую собаку», где ожидались с чтениями московские поэты: Глеб Шульпяков, Дима Тонконогов и Санджар Янышев. Они уже сидели в дальнем зале – возбужденные столичные знаменитости, прилично уже навеселе. Из всех, сознаюсь, мне больше пришелся Тонконогов – ироничный, тонкий, парадоксальный. Чопорноватая питерская богема, кстати, со мной была солидарна – Диме аплодировали и даже кричали «браво». Разумеется, я следил за реакцией его тезки и тоже поэта – Димы Рогова. Но и ему, кажется, Тонконогов пришелся, ревности я не углядел. Затем мы продолжили выпивать, но уже в «Прокофии». В голове моей почему-то гуляла сама по себе только что услышанная строчка, но не из Тонконогова, а из Янышева. Слегка неуклюжая, но в неуклюжести трогательная: «А ты всю жизнь был тем, к чему всю жизнь идешь…».

И тогда я спрашиваю Рогова: «А что, твою дочь этот Светозаров – реально хотел убить?» – «Да нет, я его после Копенгагена не видел, только читал. Да он и писать-то мне перестал, видать, успокоился… А „Лужу“ я выдумал, целиком. Просто представил, как он явится в Москву и к Танюше моей подкатит с ангельскими намерениями…» – «Ну, слава богу, атаку она отбила! С Гранатовым у него тоже не выгорело. Выходит – одна сплошная фрустрация…» – заключаю я. – «Выходит, так…» – кивает Рогов, и мы выпиваем водки.

– А эти… прозаики… про заек своих все никак не решат – топить или вешать… – хмыкает пренебрежительно с другого конца стола Шульпяков.

«Должен же он кого-нибудь убить, по-настоящему, как думаешь?» – говорю я. – «Убить – не проблема, – перефразируя Довлатова, отвечает Рогов. – Если помнишь, у меня там, в приемной Гранатова, сидел серенький такой?» – «Ну да.» – «Ну вот я хотел, чтобы он обернулся каким-нибудь… ксенофобом, скажем… Ну и чтобы взял нашего мальчика с собой на дело… Потом как-то скучно мне стало, и я бросил эту затею. Если хочешь, можешь дописать – дарю сюжетец. Для полноты картины, так сказать. Ты – Гоголь, я – Пушкин, ха-ха-ха!» И Рогов зашелся заливистым хохотом, громким, заразительным, как только он один умеет.