Иванна Жарова - Изамбар. История прямодушного гения

– Ничего подобного, Доминик, – продолжал Изамбар с прежней легкостью. – Я делаю совсем другое: я вывожу свое сознание из двумерной плоскости в многомерное пространство. И когда я это делаю, то понимаю, что и моя схема, и модель богословов не есть модель Бога, но модель мира, схема, выстраивающая человеческое сознание тем или иным образом. Бога же невозможно изобразить ни образно, ни даже схематически в идеальном геометрическом мире. Бог есть тайна. Он во всем. В пространстве. Во времени и вне времени. В Принципе. В точке. Но я ведь не сказал, что Бог есть точка, вспомни, Доминик! Я лишь описал некоторые качества точки как геометрического Начала. Далеко не все. Например, я могу доказать, что точка бесконечна. Она неделима, и она есть начало. Концы линии – точки, которые, по допущению Евклида, можно продлить; следовательно, являясь концами линии, эти точки не теряют своих априорных качеств Начала. Любую точку можно развернуть, как бы вытаскивая из нее ее потенциальные свойства на плоскости и в пространстве. В принципе, в любой точке Вселенной заключена вся Вселенная. Но я не говорю даже, как любят говорить геометры, что Бог – Геометр. Я не могу опредметить Бога, Доминик. Я лишь соприкасаюсь с Его тайной, изучая геометрию. Я могу воспринимать Бога через живой мир Его творений, через счастье или страдание, я могу раскрыть Ему свое сердце и принять Его Любовь, но я не могу вообразить или помыслить Его, ибо все, что я, смертный, способен вообразить и помыслить, есть пространственно-временные образы. Я осознаю это, потому что занимался стереометрией. Мы мыслим Бога трехмерно, ибо воспринимаем мир трехмерным. Но трехмерность данного мира не три измерения пространства; это плоскость и время. Это твой Зодиак, Доминик, и это плоский равносторонний треугольник богословов, формирующий плоскостное юридическое мышление, зажатое между шкалой добра и шкалой зла.

– Ты отрицаешь Троицу, Изамбар! – сокрушенно повторил епископ. – И похоже, к тому же отрицаешь мораль.

– Я ничего не отрицаю, Доминик. Ничего и никогда. Я только говорю, что для человека трехмерного мира, неуклонно стремящегося к плоскости как к более простой модели, Бог, естественно, троичен, причем Третье стремится к выпадению из Триединства по аналогии, ибо картина Бога отражает картину мира человека. Я просто констатирую факт. И я уже почти добрался до Filioque. Я не отрицаю и морали по той причине, что слабо представляю смысл этого понятия. Я упомянул о плоскостном юридическом мышлении в противовес сознанию и восприятию, открытому для абсолютного божественного блага с бесконечным доверием, недостаток которого и проявляется как зло, понятие вторичное и относительное. Если я что и отрицаю, Доминик, так это манихейское двуначалие.

– Ты выворачиваешься, Изамбар! Ты говоришь о Троице как о способе восприятия Бога человеком. Троица не способ восприятия, а сам Бог.

– Ты можешь это доказать, Доминик?

– Это догмат, Изамбар. А ты говоришь ересь.

– Сожги меня, Доминик.

– Нет, Изамбар. Я уверен, что ты говоришь все это нарочно.

– Хорошо. Можешь считать, что я пошутил.

– Пошутил?

– Ну да, пошутил. – И он снова тихо рассмеялся. – Ты уже забыл, Доминик, что я сказал: если у геометра достаточно чувства юмора, он может поиграть в игру, правила которой задали богословы. Ты ведь богослов, Доминик! А богословы шуток не понимают, особенно таких. И они редко утруждают себя доказательствами. Ты можешь, например, приказать снова сечь меня плетьми. Богословы всегда считали плети очень убедительным средством. Меня это нисколько не удивит и не огорчит, уверяю тебя. Я ведь монах, к тому же геометр. Я привык решать задачи, а там всегда стоит слово «дано» – я умею принимать и умом, и сердцем, и плотью. Меня можно бить, меня можно жечь огнем и железом – я ничему не противлюсь и на все согласен. Но у меня есть право монаха – молчать и право геометра – шутить. Так что имей в виду, большая часть того, что я говорю, обратима в шутку. Моя математика не более чем игра ума. Но если в тебе тоже проснется математик, ты подыграешь мне. Видишь ли, геометрия отличается от богословия прежде всего тоном, и не надо быть музыкантом, чтобы почувствовать разницу. Взять хоть те же Евклидовы допущения… В математике плеть не считается аргументом и не принят авторитарный тон со времен Пифагора. Принимается только доказательство. Докажи мне, что я не прав, Доминик. Честное слово, ты очень меня этим порадуешь!

Последняя фраза была сказана с проникновенной искренностью. Изамбар действительно ни на чем не настаивал. Епископ снова почувствовал себя неловко. Ему никогда не доводилось встречать столь легкого и открытого человека.