Михаил Тарковский - Полёт совы

И тут я увидел бредущую от нас Бабу Катю с палкой-шкандыбой. Умотанная в свой толстенный малиновый платок, она шкандыбала ровно посередине улицы. Тут уже я заорал, но она не слышала, и через мгновение собаки, огибая с двух сторон бабку, потягом подсекли ей ноги, и она, с воплем подлетев, упала в нарту мне на колени. Едва не получив палкой в глаз, я схватил её в однорукую полуохапку, и наш караван помчался дальше под истошный бабкин мат, ставший ещё истошней и хриплей, когда она поняла, что мы гоним Пирата и что и здесь в нём сосредоточился весь корень зла. А дальше…

А дальше навстречу плавно двигалась Валентина Игнатьевна Степанова в сером пальто с овчиным воротничком и серой беличьей шапочке… Она невозмутимо кивнула, и мне показалось, что под глазами её наметились еле заметные складочки.

Пират целил прямиком в школьную кочегарку. Её серые от угольной пыли ворота были открыты и занавешены брезентом. Пират стремглав влетел под брезент, и через секунду туда же внеслась наша конница и замерла, образуя немую сцену со всем тем, что творилось в кочегарке, в недрах которой исчез Пират. Ярко горела открытая чугунная топка. Возле неё симметричной группой стояли два кочегара с лопатами в руках. Рты их были раскрыты. У ведра с маслом стоял Коля со светящейся раскалённой пешнёй, как с солнечным копьём. Пешня была секунду назад откована, и сквозь её рыже-розовое парафинное остриё прозрачно виднелись грани.

— Здравствуйте, Сергей Иванович… — Удивлённое лицо Кольки представляло собой поле борьбы замешательства и дикого смеха. Он сунул пешню в ведро с маслом, и она зашипела, выпустив ленточное облако белёсого дыма. Когда рассеялся дым, ни Кольки ни Пирата уже не было. Все грохнули со смеху.

Баба Катя с полминуты лежала недвижно в моих объятьях, словно убеждаясь, что жива, потом встала, не выпуская палку, в которую вцепилась намертво, посмотрела на всех отсутствующе-невменяемым взглядом и вышла вон. С улицы я отчётливо различил слова «всю растряс, лешак городской».

Собаки, ошалев, стояли, высунув языки, отряхивались, чесались, гремели постромками. Маленькая рыжая сучка из последней пары изгибалась и, нарушая субординацию, пыталась подхалимски подкусаться к Верному. Подбежал раскрасневшийся, тяжко дышащий Костя. Все уже сели на засаленную лавку около бледного старого телевизора. Утренняя предыстория с Бабой Катей добавила новых судорог.

Успокоившись, Костя потащил меня к себе домой и, оползая от смеха, вывалил всё Тоне, еле умудрясь уместить меж приступами хохота:

— Жена, мы ужинать пришли. Достань нам чего-нибудь.

Мы уселись в кухоньке, где теснились обеденный и кухонный столы. Тоня готовила что-то долгосрочное в духовке, косясь на сериального «Тараса Бульбу» в небольшом телевизоре.

Тоня с Костей вышли, и я понял, что витает какая-то сложность. Долетали приглушенные голоса, Костин: «Да и ладно, чо такого?» — и Тонин: «Не рассчитывала». Я было собрался уходить, но Тоня вернулась с новой какой-то идеей и принялась накрывать на стол, а Костя с таким пылом усаживал меня, что я остался. Обычно жена продолжает дуться, а муж изо всех сил убеждает гостя, что всё в порядке. А тут, наоборот, Тоня сказала: «Да всё хорошо, не волнуйтесь».

— Всё, садимся, Тоня, у нас капуста же есть. Давай её, — скомандовал Костя, потирая руки, и достал музейную пузатую бутылку. В ней оказался его же производства двойной выгонки самогон на сабельнике.

— У меня только вам дать нечего. Суп я детям скормила, они на площадку упёрлись… С санками. Кстати, Костя, у нас такой дубак в спальне.

— А сколько сейчас градусов?

— Да уже десять… «нагнетает»! — сказала Тоня, округлив глаза и, видимо, кого-то изображая, скорее всего, соседку.

Есть хозяйки, которые, когда придут неурочные гости, загонят их куда-нибудь подальше от кухни («Гена, пойди телевизор включи») и томят, а мужики думают: «Чо мудрит? Положила бы сала и хлеба, и уж намахнули бы давно». Но их держат в торжественной изоляции часа три, пока идут доскональнейшие приготовления, целое производство, а потом пригласят к столу, где всё как клумба — такое разноцветье грибов, сигов под шубой и холодцов, что рот открывается, и правильно делает. Тоня действовала по-другому: не переставая разговаривать, неторопливо и методично что-то приносила и производила какие-то действия, с виду непонятные, но потихоньку выстраивающиеся в блюда.

Не поворачиваясь, обращалась к Косте, суя луковицу «на, чисть» или банку с помидорами «открывай давай». Шкур и ла варёную картошку, резала лук, щурясь и смаргивая, тыльной стороной ладони вытирая слёзы и поправляя свою прядку-отвилок. И не переставая общаться так, что на первом месте был разговор, а на втором приготовления. Говорила чуть замедленно, словно на два дела её не хватало и часть внимания отбирала резка. Приготовила отличный чеснок с маслом и солью — макать картошку.