Галина Щербакова - Яшкины дети. Чеховские герои в XXI веке (сборник)

Так мы и соседствовали. Я – Маша, она – Маруся. Мне тридцатник. Ей сороковник. Но относительно нее – не точно. Она никогда не отмечала день рождения, а только именины. Но дата всегда менялась в зависимости от обстоятельств, так что я так и не знаю ни дня ее именин, ни дня рождения.

Она первая на площадке поставила металлическую дверь, первая вставила в окна стеклопакеты. Я знала, как завидуют и злятся другие соседи, хотя она ко всем была с открытой душой. Но я уже усвоила из уроков жизни: открытость и щедрость наши люди так же не любят, как замкнутость и скупость. Но второе понимают лучше, как нечто естественное и им понятное. А щедрость – с чего бы? А распахнутая душа – это зачем же? И захлопываются двери, и ядовитое: «Наша-то спекулянтка шубу купила. Тоже мне барыня. На рожу бы свою посмотрела».

Маруся красоткой не была. Но была в ней эта самая чертова изюминка. Не каждому она открывалась, но я всегда ждала ее появления: сверкнет глаз, кончик языка облизнет губы, и откуда-то все – красотка, ни больше ни меньше.

Потом случился у меня с ней плохой разговор прямо на площадке.

Я шла с работы.

– Ты что себе думаешь? – сказала она мне ни с того ни с сего. – Сколько мы с тобой на одной площадке, а я так и не видела у твоей двери мужика. Ты что – совсем? Для чего тебя бог сделал женщиной? Чтоб ты чертила какие-то идиотские чертежи? А грудь у тебя для чего? А то, что между ногами? Ты что, себе враг? Я же не говорю тебе – замуж. Я же говорю тебе – радость. Радость полноценной жизни, радость от удовольствия! Ты же хорошенькая, черт тебя дери!

Я не знаю, как это получилось, первый раз в жизни, между прочим, но я изо всей силы толкнула ее и хотела захлопнуть дверь, но она встала на пороге, и я увидела в ее глазах слезы.

– Господи, прости меня, дуру! Не мое это собачье дело, но ты такая хорошая девка, а пропадаешь ни за грош. Ну, хочешь, я тебя сосватаю?

– Перестань, – сказала я. – Или мы поссоримся.

– Ни за что, – закричала она. – Забудь! Все забудь. Идем со мной! – Она захлопнула мою дверь и почти втащила меня к себе. И уже через минуту разливала по рюмкам коньяк и умоляла:

– Выпьем за нас! Ты такая, я другая. Наверное, это хорошо. Жизнь, она любит всех. Правда ведь? Ну, выпей, дура, за нас двоих, разных, но дружных, правда ведь?

И я выпила. И мы еще сидели, прижавшись друг к другу.

– Ладно тебе, не обижайся. В сущности, мы обе одиночки. Каждая по-своему. Но пока руки-ноги есть, надо радоваться жизни.

– Я радуюсь, – ответила я и как-то неловко ее поцеловала.

Она смотрела мне в спину, пока я поворачивала ключ в дверях. Уже войдя к себе, я поняла этот удивительно пронзительный взгляд, будто она проникла в меня и теперь стоит непосредственно перед моим сердцем, а оно, оказывается, немаленькое, и бьется шумно, но внутри него – ничего, кроме мощных качающих кровь сосудов. Я подумала, что никогда не разглядывала себя изнутри, человеческую машину, в которой где-то – где? где? – живет или не живет, а тоже крутит свои колесики душа.

Вот какую дурь я впустила в себя с этим взглядом своей соседки. А потом я разозлилась, потому что ни у кого нет права лезть другому в душу. Это наша русская манера – сочувствовать, влезая в другого глазами и пальцами. А может, это то самое, что называется дойти до сути? И обнаружить, что суть – просто упругий мешок с кровью, и не более того. И нет в нем ни любви, ни счастья, просто мешок.

С этими дурьими мыслями я и уснула. С ними же и проснулась, и обнаружила разницу между мыслью вечерней и утренней. Утренняя была свежа и нахальна. Она объяснила мне, что негоже мне так уж дружить с мешочницей, что я все-таки девушка с каким-никаким, а образованием, что у меня интересы выше и краше, чем примитивный поиск мужика. И негоже никому лезть в душу в чоботах, я этого больше не позволю.

Но после утра наступает день, и он не сверяется с твоими утренними мыслями. Днем на работу мне позвонила Маруся. Это могло означать прорыв трубы, пожар или взлом моей двери. Других поводов быть не могло. Она что-то кричала в трубку, и я поняла, что квартира моя цела, пожара нет, но я должна непременно вернуться пораньше, если не прямо сейчас.

– Ну, скажи, что-нибудь случилось? Ты можешь сказать?

– Беда! У меня беда. Приезжай!

Меня отпустили с работы, и я помчалась домой. Я ехала и придумывала ее беды. Обокрали. Сломала на лестнице ногу. Обрушился потолок из-за протекших соседей. У нее острый приступ аппендицита, к ней едет «Скорая», а она в панике потеряла ключи от квартиры. Ее изнасиловали в лифте, и она лежит, истекая кровью. Господи, сколько же дури может прийти человеку в голову!