Галина Щербакова - Наше нищенство

После десятых проводин она проснулась с ощущением… Вернее, не так – проснулась без ощущения правой руки. Рука лежала рядом, как ей полагается, справа, но одновременно ее как бы и не было. Левой рукой она потрогала теплое, неживое тело правой, ощутила ужас и стала нервно теребить застывшие пальцы. «Ну, миленькие, ну, что я без вас. Вы же правые, не левые…» И они шевельнулись, пальцы, как бы с пониманием. Она дергала их, гнула, и они возьми и сожмись в слабый кулачок. Сжались же! Пусть немощно, но все ж… Тогда она стала тереть руку, щипать ее, бить ладонью и ребром. Даже вспотела.

И она сдалась, рука. Стала оживать и даже слегка согнулась в локте. С этим уже можно было вставать, и она встала, благодаря собственные ноги: «Спасибо, миленькие, хоть вы не подвели». Она стояла и трясла рукой, и это было видно в зеркале, перепуганная женщина в ночной сорочке из рябенького ситца с паническими глазами, отворачивающимися от зеркала, хотя одновременно боком они глядели на отражение, не могли не глядеть… А за окном моросило, тук-тук, слабо бились капли, расползаясь по нечистому пыльному стеклу.

«Утро, осень, паралич!» – думала голова, одновременно ища рифму к слову паралич, однако ничего, кроме ВИЧ и Ильич, не рождалось. Но участок мозга, отвечающий за оптимизм, взбодрился, мол, не так все страшно: паралич – не ВИЧ, да и не паралич вовсе, сомлела рука – делов-то… А как тут не сомлеть – десятые проводины. Считай, что у тебя уже среднее образование по этому делу.

Рука пришла в себя, но была слабой и ленивой. Она чуть не уронила чашку, взяла – а силы нет. Но крепкий чай сделал свое дело, поставил сдвинутое лицо на место, и в зеркале уже была не тетка в ситце с обвисшей рукой, а она сама, Вера Скворцова, уже за сорок (но чуть-чуть), интеллигентка с высшим гуманитарным, временно безработная, но не нищая, куда ни попадя не кинется. Да! Без мужа. Но не брошенка, это ее выбор. Как это она сформулировала: скука вдвоем хуже одиночества. Случайный сосед по постели плохо пахнет, даже если вымыт. Да она столько придумала максим для оправдания своей жизни, что их уже впору издавать – в помощь другим ситцевым неудачницам.

Хорошо, что не надо идти на работу. Она последит за рукой, может, даже сходит в поликлинику, благо та во дворе, а участковый врач, было дело, подбивал под нее клинья, отлупа не признал и принимает ее без очереди, а уж домой к ней бежит по первому зову. Она посмотрела расписание, прием у него с трех до шести. Сейчас он на вызовах, но она не будет его вызывать, она потерпит до шести. И сама спустится к концу его работы.

Конечно, тот будет навязываться. Но у нее еще день впереди, сообразит по ходу дела, как себя вести.

Вчера в это время у нее в квартире был Курский вокзал. Чемоданы, баулы, нервные люди. Десятые проводины. Она их специально не считала, просто хорошо помнила. Особенно первые. Дальше было легче, просто арифметика.

Нет, поймите правильно. Не на тот свет проводины, на другой. В смысле – в эмиграцию, долой, долой от нашего нищенства и страха, что будет хуже. Лучше в России не бывает. Не понос, так золотуха, не партия, так КГБ. Со стороны, наверное, весело.

Вчера она просто устала от беготни и шума, уже без затрат души. Хотя между тем и другим с возрастом появляется зависимость. Поколготишься с уборкой или стиркой или поносишь тяжелое – глядишь, и душа вся стала как выжатая тряпочка. Организм, он один, он целый и неделимый, в одном месте скрипнет – в другом отзовется.

На этот раз уезжала одноклассница. Нашла ее по цепочке, попросилась пережить полсуток до самолета.

– Вера! Это Ира…

– Ира?

– Не помнишь, что ли… Куликова.

Господи, помоги! Не помню такую. Ира Куликова? Кто это? Ни один самый завалященький мозговой нерв даже не колыхнулся. «Надо попить кавинтона», – подумала она. А в трубке:

– Ой! Прости меня, дуру. Не Куликова. Аверченко. Ира Аверченко.

– Ирка! Боже мой! Конечно, помню. Я твою фамилию по мужу просто не знала. Откуда?

– Вот, вот… Я и говорю, что я дура. Но у меня в Москве никого. Был брат, так он умер. Помнишь Лёньку?

– Конечно, помню.

И хлынуло детское, да таким потоком, что застучало в висках. Ленька был первый парень в их школе. Похож на актера Филатова, весь такой узенький и верткий. Потом это назовут энергетикой, но в восьмидесятых это называлось как-то иначе. Как – не вспомнить! Ирка, сестра его, жила отраженным светом брата. К ней подлизывались, ее заманивали ради Леньки.