Галина Щербакова - Женщина из прошлого

Голос первой подала Ия.

– Вынеси, пожалуйста, на помойку мой халат и тапочки, – сказала она как бы из внутренней пустоты.

И он это сделал. Ия видела, как запихивает он в большой старый пакет ее единственный приличный халат, как, натянув ветровку, выходит из квартиры. Ия принюхивается, причувствывается к этому состоянию: он ушел и не придет, не сейчас, нет, сейчас на нем домашние, с вытянутыми коленками штаны, а не придет завтра, к примеру, или через три дня… И тут Ия как-то оглушительно понимает, что она его давно не любит. Что она охвачена не горем, нет, она оскорблена другим: он это сделал, а она – нет. Кажется, Ия даже присвистнула, когда эта нехитрая и, можно сказать, мелкая мысль сформулировалась и встала перед ней, как лист перед травой. Или как там в фольклоре.

Ия пошла включать чайник. У нее не было другого чистого халата, и она влезла в старое ситцевое платье с выпоротой на боку «молнией». Но какое значение теперь имел ее вид? На ноги Ия напялила старые-престарые, со сбитыми задниками тапочки, в которых чувствовала себя заваливающейся назад овцой, такое у них свойство.

Николай вбежал в квартиру, и на лице его еще не остыл ужас: видимо, он боялся, что Ия запрется на все замки, что халат и тапки она хитромудро использовала в целях его изгнания. Попав в квартиру, он так ошеломленно выглядел, так по-детски стал счастлив, что просто кинулся на грудь жене и почти плача сказал, что любит только ее, а то, что она увидела, – все чушь.

И они сели пить чай. Ия сказала, что надо позвонить родителям приятеля их сына, ребята поехали шабашить – строить дачу их профессору. Время от времени кто-то из них звонит из Загорска, но уже давно не звонили. Говорила в основном Ия, но это не особый случай, она более болтлива всегда. Ия видела, как меняется изнутри Николай, и это не кажется ей, а чистейшая правда – Иино видение его превращения. В промежутке между глотками чая и возмущением профессором, который считает вполне пристойным нанимать дешевую рабсилу из собственных студентов, так вот, между всем этим Ия вспомнила рассказ Кафки о превращении человека в жука и подумала: «Как интересно за этим наблюдать и как хорошо в это время не любить, потому что любя этот процесс пережить было бы невозможно».

Ия знала, как повернуть вспять превращение: она просто должна начать разговор о другом, о бабе на ее диване, тогда все сразу встало бы на свои места, и пришли бы нормальные к данному случаю слова и нормальные эмоции. Хороша бы, к месту была бы и разбитая вдребезги чашка, вскрик и последующее «напоморде». В результате всего этого в Николае прекратилось бы «превращение», и они бы выплыли и вплыли, из водоворота в спокойную воду… Но все шло как шло. У Николая желтело лицо и острился нос, Ия никак не могла вспомнить, на кого он становился похож, и все продолжала и продолжала говорить о профессоре, а Николай смотрел на нее с ужасом.

Через час его увезла «Скорая». Врач сказал: «Вряд ли довезем», поэтому и предложил Ие ехать с ними.

Ия сидела рядом с носилками, и их прилично трясло. Николай смотрел на нее с мольбой, может, он все еще рассчитывал, что она поведет себя по нормальному сценарию и наконец заорет на него: «Ах ты, сволочь такая, так тебе, паразиту, и надо!» И подстегнутые естественным, общечеловеческим ходом вещей иммунные силы возьмут свое и заштопают дырку в сердце, из которой сейчас у него недуром хлобыщет кровь. Ия же гладила его руку и говорила, что все будет в порядке, и видела перед собой улыбку Моны Лизы, в которую в свое время так долго вглядывалась, что однажды раз – и поняла, что некрасивая женщина оставила всем потомкам нелюбовь к людям, а они, люди, – дураки, не хотят признаться, что их можно так не любить, а синьора знала – есть за что. Абсолютно точно есть. Но при чем тут Николай? Он невиновен, он, можно сказать, свят. Как скоро выкинул он халат и тапки.

Ия гладит его руку. Ия его жалеет. Ия его не любит. Привет тебе, Лиза Мона!

Утром врач сказал, что неожиданно для всех наступил перелом в лучшую сторону, но «тряхануло мужика прилично, с оттяжечкой».

Первым поездом метро Ия вернулась домой. У мусорного бака она притормозила. Пакет с халатом и тапками лежал, можно сказать, сверху. Она взяла его и принесла домой. Халат замочила в тазу, а тапки вынесла на балкон, чтоб, как говорила мама, протряхли. В конце концов, с какой стати она должна это выбрасывать?

Утром же позвонил сын, спросил, как они. Ия сказала, что у папы инфаркт, но, кажется, обойдется. Сын испугался, закричал, что приедет, но ей это было не нужно, ей хотелось оставаться в своем параллельном состоянии, его надо было постичь. При чем тут сын?