Кирилл Сафонов - День счастья – сегодня!

– Что ты творишь? – продолжил Сашка.

– То есть? – испугался я.

Да, я испугался. Единственный, кто, как мне казалось, был полностью на моей стороне, взял какой-то совершенно не тот аккорд. Трын-н-нь… И неприятный звук резанул по ушам.

– Что «то есть»? Я спрашиваю… – Сашкин язык тоже гибкостью не отличался. – Братишка, что ты творишь?

– А что я творю, по-твоему? – ответил я вопросом на вопрос. – Что я творю?

– Ты? Да ты мочишься мимо унитаза! Причем, судя по всему, уже давно и привык к этому…

Ну все. Это конец.

– Саш, у меня мама умерла, – сказал я.

Я не хотел сейчас слушать ничьи нотации. Никого вообще. Боюсь, что даже если бы сейчас сюда зашла мама и начала это делать, я все равно бы заткнул уши.

Отставив в сторону рюмки, Сашка встал и взял из сушилки два достаточно больших толстодонных стакана и пополнил каждый наполовину (по сто пятьдесят, не меньше).

– А выглядит все совсем наоборот, дружище, – произнес Сашка. – Правда, Илюха. Подумай об этом. Давай за Нину Александровну! Царствие ей небесное, и пусть земля ей будет пухом!

Не дождавшись моего ответа, хотя его, наверно, и не последовало бы – я просто не знал, что говорить, – Сашка залпом опрокинул в себя стакан и молча вышел из кухни.

Я сидел, держал в руках свой стакан и нервно кусал губы.

– Да пошло оно все… – прошептал я и в несколько глотков осушил стакан.

Огнем обожгло всю глотку и какой-то противной тяжестью переместилось в желудок. Подавив рвотный рефлекс, я тут же закурил. И за несколько быстрых затяжек прикончил сигарету, каждая из которых отдаляла меня все дальше и дальше от этого поганого мира. Пусть не навсегда, пусть завтра мне будет плохо, но сейчас я спокоен. Мне хорошо. Мне…

Я проснулся среди ночи от еще одного противнейшего чувства. Совесть. Почему-то очень часто поглощение алкоголя заканчивается именно этим. Не знаю, хорошо это или плохо, мне не с чем сравнивать. У меня так происходит всегда, ну или почти всегда, когда переберешь. А как у кого другого? Нет, конечно, что-то подобное я слышал и от других, но как это происходит с ними в деталях, не знаю. И не узнаю никогда. Ну откуда мне знать, как у кого что-то болит? Вот сейчас у меня болит голова. Ужасно болит голова… Ну и что? Какой-нибудь другой человек может легко сказать: «Дорогой мой, я уверен, что то, что ты называешь «болит голова» – это даже не боль, а так, какой-то маленький дискомфорт, недомогание. Вот у меня, – он скажет, – болит так болит!» И самое интересное, что мы оба будем правы, сами перед собой, но не перед друг другом. И он, и я можем рассказать о своей боли все… Но ни он, ни я ничего не будем знать о боли друг друга. Мы можем только приблизительно догадываться об этом, наблюдая друг за другом. О! Наклонился, и его лицо как-то исказилось! Да, согласен, мне тоже больно при любых движениях… Все.

Так же и о любых других ощущениях, будь они прекрасными или отвратительными. Но это и прекрасно, получается. Иначе бы все восхищались одними и теми же фильмами, читали одни книги, влюблялись только в определенных женщин или мужчин и жрали бы одни и те же таблетки.

Но мы все разные, и, конечно, все прекрасные. До той поры, пока не сделаем что-нибудь настолько мерзкое и ужасное, что от одной мысли об этом становится неприятно. Хотя еще вчера все это казалось таким замечательным.

Вот и сейчас я лежал под одеялом, весь мокрый, и не мог найти себе места. Сон исчез, оставив место мукам совести. Зачем мне это? А главное почему? Не знаю. Просто противно на душе, и все. Ужасно противно. Так щемит, что ни на правом боку лежать не могу, ни на левом. Может, вот так подушку положить, а может быть, вот так лучше. Пойти, может, воздухом подышать? Уснуть все равно сейчас не усну, так и буду лежать, как на битом стекле. Ужасно, словно содрали кожу и все тело корчится в агонии. Больше не буду пить.

Что?

Я кое-как вылез из постели. Тело тут же растворилось в нежной ночной прохладе – блеск! Правда, какая-то парочка явно пивших вместе со мной кузнецов тут же схватилась за молотки и принялась стучать по всем наковальням в моей голове. Так, нужно постоять, подышать глубоко, тогда должны успокоиться.

Так, вроде полегче. Одевшись, я тихо вышел из спальни и на ощупь стал пробираться к лестнице.

Пару раз обо что-то ударившись, я тихо ругался. Правда, когда я со всего размаху врезался пальцами правой ноги во что-то твердое, я выругался достаточно громко и еще несколько минут сидел в темноте, растирая ушибленные пальцы.