Джеффри Евгенидис - Девственницы-самоубийцы

Среди растущего к ним в школе интереса девушки умудрялись оставаться как бы в тени. Череда наших встреч с ними, относящихся к тому периоду, смешалась в собирательный образ их тесной группки, спокойно вышагивавшей по центральному коридору. Сестры проходили под огромным циферблатом школьных часов, где черный палец минутной стрелки указывал вниз, на мягкие овалы их голов. Мы всегда ожидали, что часы вот-вот сорвутся со стены, но этого не происходило, и вскоре девушки были уже вне досягаемости, а юбки на их бедрах становились все прозрачнее в исходившем из дальнего конца коридора свете, и под тканью вырисовывались размытые контуры их ног. Впрочем, стоило нам попытаться догнать их, и сестры будто бы растворялись в воздухе; заглядывая в классы, куда они могли войти, мы видели сотни чужих лиц или же сбивались со следа, проскочив всю школу вплоть до начальных классов, с хаотичными цветными разводами на приколотых к стенам рисунках. И сейчас еще запах яичной темперы возрождает в нас воспоминания о тех бесполезных погонях. Коридоры, по вечерам подметаемые одинокими уборщиками, хранили молчание, и оставалось лишь следовать карандашной стрелке, нацарапанной на стене кем-то из учеников (не меньше пятидесяти футов длиной), и повторять себе, что на сей-то раз мы непременно заговорим с сестрами Лисбон и спросим наконец, что же их так гнетет. Иногда мы случайно замечали заворачивавшие за угол изорванные гольфы или неожиданно натыкались на сестер, в низком поклоне расставлявших учебники на полках в шкафчике и поминутно отбрасывавших с глаз волосы. Но всякий раз случалось одно и то же: в то время как бледные лица сестер скользили мимо, мы изо всех сил делали вид, будто вовсе их и не искали, будто даже не подозревали об их существовании.

От той эпохи у нас осталось всего несколько документальных свидетельств (Экспонаты №№ 13–15): листочки письменных работ Терезы по химии, подготовленный Бонни к уроку истории доклад о Симоне Вейль, [17] Симона Вейль (1909–1943) — французская писательница и философ, обратившаяся в католичество после испытанного ею в 1938 году переживания мистического характера. Ее позднейшие эссе оправдывают политическую пассивность. стопка выполненных рукою Люкс родительских освобождений от уроков физкультуры. В своих подделках она всякий раз пользовалась проверенной методикой — тщательно копировала твердые «т» и «б» в подписи матери и затем, чтобы скрыть почерк, выводила ниже собственную подпись: Люкс Лисбон, с двумя вялыми «Л», клонящимися друг к дружке над бесформенной «ю» и колючими «кс». Джулия Уинтроп тоже частенько прогуливала физру и провела немало часов, прячась вместе с Люкс в раздевалке для девочек. «Мы залезали на шкафы и курили, — рассказала она. — Снизу нас не было видно. Учителя, если заходили в раздевалку, не могли догадаться, откуда взялся дым, и обычно решали, что курильщики уже ушли». По словам Джулии, они с Люкс были «подружками на одну сигаретку» и, сидя на шкафах, почти не разговаривали, чаще задумчиво затягиваясь дымом или прислушиваясь к шагам. Кроме того, Джулия замечала в Люкс не свойственную той напускную суровость, которая, возможно, была реакцией на душевную боль. «Она то и дело повторяла: „Да чтоб эта школа провалилась“ или: „Жду не дождусь, когда же выйду отсюда“, — но так говорили почти все мы». Тем не менее один раз, когда обе потушили сигареты, Джулия спрыгнула со шкафа и направилась к выходу. Когда Люкс не последовала ее примеру, Джулия позвала ее. «Она не отвечала, и мне пришлось вернуться и заглянуть наверх. Она просто лежала там, обхватив себя руками. Не было слышно ни звука, но Люкс колотило так, словно в раздевалке стоял лютый холод».

В воспоминаниях учителей, относящихся к тому периоду, девушки предстают совершенно по-разному, в зависимости от преподаваемого предмета. Мистер Ниллис говорил о Бонни: «Затишье перед бурей. Мы так и не смогли поговорить по душам», тогда как сеньор Лорка так вспоминал Терезу: «Большая девочка! Я думай, меньше счастливей. Так устроен мир и сердце мужчин». Судя по всему, хоть Терезе языки давались не особенно легко, она все же могла говорить с правдоподобным кастильским акцентом и быстро наращивала словарь. «Она могла говорить испански, — добавил сеньор Лорка, — но не умела пережить язык».

В своем письменном ответе на наши вопросы (ей требовалось время «на размышление и обдумывание») мисс Арндт, учительница рисования, вспоминает: «В акварелях Мэри выражала нечто, что, за неимением лучшего слова, я определю как „печаль“. Опыт преподавателя подсказывает мне, что все дети делятся на два основных лагеря: пустоголовые (цветы в манере фовистов, [18] Фовизм — особое направление живописи, к которому, в частности, принадлежал и Матисс. собаки и парусные яхты) и умненькие (урбанистический упадок гуашью и мрачные абстракции), я и сама так рисовала в колледже и на протяжении тех безумных трех лет жизни в центре. Могла ли я предвидеть, что она совершит самоубийство? К сожалению, нет. По меньшей мере десять процентов моих учеников родились со склонностью к модернизму. Теперь я спрошу вас: не является ли тупость благословением, а ум — проклятием? Мне сорок семь, и я до сих пор живу в одиночестве».