Алексей Поликовский - Рок на Павелецкой

Я совершенно серьезно считал себя главной частью передового музыкального процесса. Авангардом рока в сражении с силами зла. Злом было все остальное человечество – оно жило неправильно. Мы так считали. До нас доходили слухи то о концерте Харрисона в пользу Бангла Деш, то о концерте Леннона в Нью-Йорк Сити, где Йоко пела Women Is The Nigger Of The World . Не то чтобы мы были политически активными, как раз наоборот, но дело в том, что каким-то хитрым образом политическая активность там имела эквивалентом политическую пассивность тут . Это было одно и тоже. Они там давали концерты в пользу Бангла Деш, а мы тут отвечали им уходом в бункер без окон на Павелецкой. И при этом считали, что мы одно: rock generation, beautiful people… Они там были нашей средой, хотя мы были здесь . Вот как.

Сейчас все твердят о виртуальном мире, но нынешний виртуальный мир, все эти www и точка. ру – жалкая пародия на тот, в котором мы жили. Нам ни компьютер не нужен был, ни Интернет – ничего. Мы были виртуалы первого класса, почище любого индийского йога. Выкуришь сигару с утра, выпьешь стаканчик портвейна и перенесешься куда надо безо всякого модема. Я по ночам слушал Velvet Underground и, обращаясь к магнитофону, вел долгие разговоры с Энди Уорхолом о новой эстетике человеческих отношений. Пейдж для нас был свой чувак, он играл где-то за углом, его пьянки и дебоши в номерах отелей происходили рядом с нами, ну, а мы чем хуже? – Магишен отправил ложку салата в рот, его крепкие челюсти заработали. – Мы сидели в жопе, то есть в столице самого унылого, самого затхлого царства, какое только могло быть, – и чувствовали себя творцами истории. У нас было странное ощущение, что все, что мы делаем, и все, что мы играем, и даже все, что мы говорим друг другу, все эти наши хохмы и приколы, все это имеет какую-то великую ценность, как будто по нашим стопам крадется Гай Юлий Цезарь и усердно вносит нас в свои записки о Галльской войне. Да, мы с самого начала чувствовали себя персонажами истории, а чем это объяснить, я не знаю. Причины, отчего четверо обросших, переполненных портвейном, помешавшихся на звуке людей вдруг возомнили себя солью мира, этой причины, ты должен это понять, её нет.

Мираж говорил, что он самый великий гитарист мира, он с этим ощущением начинал, а потом оно только увеличивалось в нем. В конце, осенью 1981, он уже просто шел на взлет от таблеток – и ощущения, что на гитаре может лучше всех. Лучше Клэптона, лучше Блэкмора, лучше Харрисона… Он был задвинут на гитарных соло, он был король запилов. К нему подойдешь в туалете, он стоит у писсуара, но одновременно пританцовывает и напевает соло из HighwayStar . Идет по улице – двигает локтями, вихляет бедрами, дергает головой и напевает соло из StairwaytoHeaven . Не удивительно, что прохожие считали его сумасшедшим и норовили вызвать по телефону психовозку. Я ему не уступал, я себя считал гениальным клавишником, – тень ироничной улыбки проскользила по его длинному лицу. – Запилы его гитарные я считал банальностью, подумаешь – запилы! – а вот собственные органные пассажи ценил очень высоко. Я вставлял их в каждую вещь, и мы с ним ругались из-за этого. Я снижал его гитарную патетику моей органной иронией… Кстати, и Роки Ролл, при всем своем добродушии, тоже был парень себе на уме. Он считал себя самым великим ударником в мире. Ты знаешь, что он делал до того, как попал в Final Melody?

– Что он делал?

– Он в своей комнате в восемь квадратных метров на Войковской ждал своего часа, а пока что репетировал в одиночку. Вот так. В комнате стояла большая ударная установка, даже для кровати места не было. На ночь он раскатывал матрасик такой, в бело-голубую полоску. Он врубал магнитофон – у него была «Комета», бандура килограммов на тридцать, он ей очень гордился – и играл вместе с Deep Purple, играл вместе с Led Zeppelin, играл вместе с Black Sabbath… Роки Ролл был в то время лучший запасной барабанщик англо-американского рока. Соседи ему устраивали скандалы, ломились в дверь, орали, чтобы он прекратил издеваться, а он им тогда переставал чистить лед на тротуарах, и они падали и разбивали коленки. И носы, – бывший органист вновь улыбнулся слабой, рассеянной улыбкой, но уши его оставались непроницаемо-серьезными. Это была самая величественная, самая многозначительная часть его облика. – Как-то у него с ними в итоге пришло к компромиссу: четыре часа в день он имел право барабанить и за это исполнял свои дворницкие обязанности исправно. Я приходил к нему с новыми дисками и видел, что он стоит на тротуаре в одной рубашке – у него была для этих молодеческих забав старая красная ковбойка – и ломом долбит лед, и от него идет пар. Геракл в байковой ковбойке и с ломом.